Портальеро. Круг второй
Шрифт:
Но, куда бы они не спрятали мою Машку, я освобожу её. И мы слиняем с ней отсюда куда подальше. Ибо нам тут не рады, как оказалось.
Я давно уже заметил, что в жизни чаще действуют не законы божьи, а законы какого-то неизвестного мне Мёрфи. Это с его лёгкой руки стали срабатывать правила: «Если что-то плохое должно случиться, то это обязательно случится». А ещё: «Если что-то может пойти не так, оно обязательно пойдёт не так».
Но кто-то очень давно сказал: «Человек предполагает, а бог располагает». И хотя я никогда не был сугубо верующим, но всё равно нет-нет,
Лежу. В потолок гляжу.
А тут вдруг, нате вам с кисточкой.
В дверь моей палаты без стука вошёл милиционер. Огляделся… Убедился, что за время его отсутствия тут ничего не прибавилось и не убавилось. А после распахнул дверь пошире, и ко мне зашла целая делегация. Давешний следователь, ещё какой-то хрен в штатском, тётка в милицейской форме и… Да-да… Мария Кнопке собственной персоной.
Правда она, как и я тоже была прикована наручниками к милицейской тётке за руку, но…
«Машка! Как я рад тебя видеть!» — мысленно высказал я ей то, что кипело на душе, и никак не могло вырваться наружу.
«Максим! Забери меня оттуда! Мне там плохо…»
«Откуда» Где тебя держат?'
Договорить нам не дали. Помешал следователь, который обратился ко мне с ехидной улыбочкой на лице:
— Я вижу, Максим Александрович, что Вы узнали эту девушку?
— Это Маша.
— А фамилия какая у этой Маши?
Я пожал плечами.
— Не знаю. Я не интересовался.
«Маша! Где тебя содержат?» — снова обратился я мысленно к своей подруге.
«На Матросской Тишине»
«Но там же вроде бы только мужики сидят…»
«Я там на больничке. Камера номер четыре. Девчонки сказали…»
— А вы, Мария, можете опознать этого человека? — опять влез следак со своими дурацкими вопросами.
— Это Максим! Я его люблю.
В глазах у Маши стояли слёзы…
«Тебя били?»
«Нет… Почти нет.»
«Я убью их всех. Порву на хрен… На лоскуты…»
«Не надо! Просто забери меня оттуда и… Давай уйдём куда-нибудь в другое место… Мне тут не нравится.»
— Подпишите вот здесь! — снова вмешался следователь, подсовывая мне какую-то бумагу.
— Ничего я не буду подписывать.
— Зря Вы так, Максим Александрович. Не в вашем положении так упираться. С нами надо сотрудничать. Иначе…
— Иначе что? Снова будете бить? А тебе не снятся призраки людей, которых ты посадил, гнида?
Я уже почти орал на следователя. Ещё немного, и я бы сорвался. Но меня останавливало то, что сейчас не слишком подходящий момент для противодействия. Ведь Машку привезли. А это значит, там где-то внизу припаркован автозак или ещё какая-то машина с ментами. Устроить шум-бурум, покрошить их тут всех в капусту, чтобы потом убегать, отстреливаясь от всех ментов Московского округа? Это нонсенс. Лучше среди ночи, уйти по-тихому. Забрать Машку из Матросской Тишины. Да и свалить в туман, пока все спят. А к утру мы сможем уже быть так далеко, что…
— Я хотел по-хорошему с Вами, Максим Александрович. Но Вы видимо по-хорошему не понимаете.
В голосе следователя уже не было того слащавого елея, что присутствовал
— Отпустите Марию! И тогда, может быть, я буду с вами разговаривать по-другому.
— Условия мне ставишь, щенок?
— А не пошёл бы ты, дядя, к нехорошей маме!
— Завтра тебя переведут в следственный изолятор. Там ты по-другому запоёшь, ублюдок! Я сам подберу для тебя соответствующую компанию. Ты пожалеешь о том, что не стал говорить со мной.
Не обращая никакого внимания на следователя, который орал ещё что-то брызгая слюной, я обратился к той, кто мне был действительно дорог.
«Машенька! Я сегодня ночью приду за тобой!»
«Я буду ждать!»
20 августа. 1990 год.
СССР. Москва. Следственный изолятор «Матросская Тишина».
Интерлюдия.
— Ты понимаешь, что тебе червонец корячится?
Некрасивая девушка, сидящая напротив человека в форме, молчала, опустив голову.
— Это сейчас ты тут на больничке расслабляешься. А потом с тобой никто цацкаться не будет. Ты вообще меня слушаешь?
— Да. — угрюмо проговорила девушка.
— Хорошо слушаешь?
— Да…
— Тогда слушай, что я тебе скажу. В твоей камере сидит Мария. И я знаю, что ты с ней в хороших отношениях. Это так?
— Да.
— А я ведь всё знаю. Ты даже тут не могла посидеть спокойно, пока твои швы заживают… Ну, спрашивается, зачем ты полезла заступаться за эту пигалицу? Тебе мало того, что у тебя было до этого? Тебе теперь добавят нового срока за эту корову, что ты отправила в нокаут. Ты выйдешь из тюрьмы старой беззубой и никому не нужной старухой. Ты хоть это-то понимаешь?
— Понимаю.
— Поэтому только от тебя теперь зависит твоя будущая судьба. Ты поможешь нам, а мы поможем тебе. Тебе ясно?
— Ясно… Но ведь мне всё равно добавят за эту…
— Это дело я смогу замять. И у тебя останется только год, который тебе присудят за превышение необходимой обороны. Я даже удивляюсь, зачем ты вообще ерепенилась. Не с твоей внешностью от мужиков беречься. Надо было радоваться, что хоть кто-то на тебя позарился.
После этих слов девушка так взглянула на своего собеседника, что тот даже отшатнулся.
— Ладно, ладно… Шучу я. Ты всё правильно сделала. Он хотел тебя изнасиловать, угрожал ножом… Ты у него ножик отняла, все руки вон порезала… Но зачем ты в него-то стала ножом тыкать?
Девушка сидела молча. На этот вопрос она сейчас даже сама себе не смогла бы ответить. Всё было как в тумане в тот вечер, когда…
Ирина Сомова с самого раннего детства знала, что она некрасивая. В детдоме ей все об этом говорили. Некоторые девочки с пелёнок выглядели, как куколки, а другие, пройдя подростковую угловатость и прыщеватость, расцветали чуть позже. Ира всегда была крупной. Не толстой, нет. Но, чисто по-крестьянски, кряжистой, плечистой и крепкой. Связываться с ней побаивались даже мальчишки постарше. Она всегда радела за справедливость и заступалась за тех, кого обижали. А когда подросла, стала заниматься ещё и самбо. Особых спортивных успехов она не добилась, только мышцы стали крепче и рельефнее. Понятно, что женской красоты ей это не прибавило.