Портартурцы
Шрифт:
— Генерал Фок едет на позицию, — пробежала весть от одного солдата к другому.
— Да, кажись, поздно, — усмехнулись матросы. — Проспал старичок.
Фок гарцевал около двуколок и кричал:
— Кто отдал распоряжение о передвижении полкового обоза? Полковник Третьяков?! Немедленно вернуться двуколкам обратно. Патроны нужны только на позиции.
Подковин отъехал в сторону, выжидая момент, чтобы приблизиться к генералу. Фок вертелся в седле. Глаза его налились кровью, губы вздрагивали, руки нервно теребили поводья. Он выходил из себя. Главные фазы боя прошли без него. Оказывается, пушки почти все
«Как же это все быстро случилось? — подумал генерал. — Проклятье! Письма и телеграммы Куропаткина внесли тлен. Никто не заботится о сохранении позиций, о восстановлении боя… Все думают об отступлении в крепость, А Дальний? Что мы будем делать с проклятым выкидышем, с игрушкой Витте?»
Фок резко повернул лошадь и увидел подъезжающего к нему Подковина.
— Давай сюда, что там?
— От командира второй батареи четвертой стрелковой Восточно-Сибирской артиллерийской бригады полковника Лапэрова.
— Как дела на левом фланге? Далеко японцы?
— Очень далеко.
— Далеко, говоришь? Я так и знал, ударят к вечеру. Передай полковнику, чтобы зорко следил за берегом и не оставлял Тафашинских высот до особого распоряжения. Передвигаться к деревне Модзы не стоит. Пусть сам выберет в этом участке безопасную позицию.
Подковин повторил слово в слово распоряжение генерала.
— Я тебя уже где-то видел. Курить хочешь?
— Не курю, ваше превосходительство.
— Напишите, что я сказал, — обратился генерал к адъютанту, — и добавьте, что подкрепление левому флангу будет послано немедленно.
2
Самый жаркий бой был утром на правом фланге. Третья батарея подполковника Романовского, пострадавшая в бою третьего мая, выехала на закрытую позицию у высоты близ деревни Лиудятен. В этот день и прислуга батарей и командный состав вели себя весьма осторожно. Котловина скрывала пушки, а с горки, что была несколько правее, прекрасно были видны и японские движущиеся полки и орудия, нагло выдвинутые у восточного берега залива Хунуэза.
Утренние лучи солнца очень хорошо освещали складки местности и скопление в них неприятеля.
— Сегодня на нашей улице праздник, — говорил бомбардир-наводчик Ерофеев, раненный при стычке третьего мая.
С наблюдательной горки прибежал канонир Петров, поддерживающий связь между батареей и горкой.
— В залив входят военные суда!
В тот же момент раздались резкие выстрелы девяти дюймовых корабельных пушек. Прислуга батареи в страхе присела. Но через минуту все повеселели. Тяжелые снаряды посыпались на неприятеля. Это стреляли с канонерской лодки «Бобр» и с двух миноносок. Наши близлежащие батареи, забыв осторожность, еще ожесточеннее включились в бой. Японские колонны не выдержали и быстро откатились к деревушкам Мадятен и Яндятен. Прислуга японских батарей, расположенных по линии старых китайских укреплений на восточном берегу залива Хунуэза, бросила орудия и укрылась в ближайшие лощины.
— Нарвались, проклятые, — покрикивали канониры и наводчики. — Не помогли и шпионы.
Ерофеев, в промежутках между выстрелами, говорил:
— Трусы японцы, не то что наши артиллеристы. Смотри, что делается на наших позициях. С утренней за-
ри
— Беглый огонь! — командовал офицер. — Три секунды — выстрел!
Склоны Самсона стали окаймляться белыми облачками наших шрапнелей. Они разрывались там, где поблескивали огненные неприятельские языки от орудийных выстрелов и откуда двигались роты и батальоны.
3
Офицеры первой батареи корректировали свою стрельбу с высоты № 37. Японцы мало обращали внимания на русские полевые пушки, расставленные на Тафашинских высотах. Они всецело были заняты разгромом Наньшаня и атаками на него.
К группе офицеров подошел сотрудник газеты «Новый край» Ножин.
— Картина боя изумительно прекрасна, — говорил поручик второй батареи Михайлов, прибывший на высоту для связи и выяснения положения.
— Должен сознаться, я не ожидал от японцев такой прыти, — сказал подполковник Саблуков. — Смотрите, какие колонны, и на виду. Сегодня нет пустоты на поле сражения. В заливах стоят канонерки, а на их палубах даже невооруженным глазом видны люди. Жаль, погиб Верещагин. Он обессмертил бы этот бой и, пожалуй, последний красивый бой.
— Почему?
— Наша артиллерия все больше и больше совершенствуется и скоро таких дневных атак не будет. Даже и теперь, будь у нас побольше скорострелок, да установи мы вовремя Кане, можно было бы уничтожить всю японскую армию, наступающую на Киньчжоу.
«Рассуждают, — подумал Ножин. — Все охвачены болезненной говорливостью».
Между тем наши полевые батареи меткими выстрелами отгоняли левофланговые колонны врага от нижних окопов.
— Жарко поди на Киньчжоу. Мы в просчете, — вздохнул поручик. — Более двухсот неприятельских скорострелок, и большого калибра, против китайского старья, установленного на наших батареях. Генерал Фок уехал на Киньчжоу. Там неблагополучно. Говорят, полковник Третьяков отпускает во время боя артиллеристов в Артур, а генерал ловит их и возвращает обратно.
— Непостижимо, поручик. Ни одной дальнобойной пушки. Мы могли бы иметь бронированный поезд…
«Могли бы, нужно бы, — усмехнулся про себя Ножин. — О чем думали раньше? Молодежь — франты, а высшее командование в руках свиноподобных Стесселей. Шпионов видят в русских, а кругом — сотни людей, враждебных русским».
Ножин поморщился от неприятных мыслей. Он страшно не любил Стесселя. Генерал последние дни усиленно преследовал его.
К одиннадцати часам дня все атаки японцев были отбиты. Вражеская артиллерия замолкла. Цепи атакующих залегли на расстоянии в тысячу шагов от наших окопов, поддерживая оружейный огонь.
Прибыв на станцию Тафашин, генерал Фок принял на себя руководство боем. Полевые батареи стреляли слабо. Только с Известковой горы наши батареи по-прежнему усиленно обстреливали левофланговые японские пушки, брошенные прислугой. «Бобр» и миноносец ушли в Дальний. Со стороны бухты Кер показались свежие колонны неприятеля.
Прибыл ординарец от полковника Третьякова:
— На Киньчжоуской позиции все батареи подбиты, прислуга перебита. Полковник Третьяков боится за правый фланг и ждет подкрепления…