Портрет дамы с жемчугами
Шрифт:
– Замужество для меня – это лишь средство. Наказание и месть последуют после, – горячо ответила Рурико. – Много веков назад иудейский город Ветилуя был окружен вражескими войсками под водительством грозного военачальника Олоферна. Олоферн обладал такой силой, что голыми руками мог задушить льва. Город вот-вот должен был пасть. Жителей ожидали грабежи и погибель. Тогда красивейшая из всех женщин Иудеи смело пошла во вражеский стан к Олоферну и ночью, когда он уснул, его же мечом отрубила ему голову. Так он и погиб, ослепленный ее красотой. Рискуя собственной честью, благородная женщина
Образ прелестной женщины, своей слабой рукой убившей грозного военачальника, по преданию, вскормленного молоком львицы, не шел у Рурико из головы. Ямато Такэру-но-Микото [20] только выдавал себя за девушку, поэтому его подвиг не казался Рурико столь высоким и трагичным, как подвиг Юдифи. Юдифь готова была принести в жертву свою честь, которая была для нее дороже жизни.
– Я хочу последовать примеру Юдифи!
В Рурико точно вселилась душа древней героини.
[20] Ямато Такэру-но-Микото – японский принц времен глубокой древности. Отличаясь необыкновенной красотой, он под видом девушки проник во вражеский лагерь, напоил вином начальника вражеских войск знаменитого Кумасо и убил его.
– Успокойся, Рурико! – увещевал ее отец. – Честь для девушки превыше всего, и пожертвовать ею непростительное легкомыслие. Это можно сделать лишь ради спасения своего народа. Но пожертвовать собой лишь для того, чтобы отомстить негодяю, – все равно что променять чистое золото на дорожную пыль!
– Но, отец, – возразила Рурико, – в современном обществе любой негодяй, если только у него есть деньги, обладает поистине королевским могуществом. Борясь против Сёды Сёхэя, я буду бороться против того социального зла, которое в нем воплотилось, против неравенства и несправедливости, против того общественного строя, в котором деньги решают все, против взглядов, укоренившихся в сознании современного человека, который преклоняется перед силой золота.
Барон больше не возражал, чувствуя, что переубедить дочь ему не удастся.
– Да, отец, Юдифь решила пожертвовать своей честью. Но лишь потому, что ее врагом оказался Олоферн, и ей нужно было его очаровать. Я же, выйдя замуж за Сёду, не стану его женой. Пожалуйста, отец! Умоляю вас! Отпустите меня хотя бы на три месяца, самое большее – на полгода, и вы увидите, что я уничтожу его, уничтожу морально, не прибегая к помощи оружия.
От прежней застенчивости Рурико не осталось и следа. В этот момент она была похожа на богиню мести.
– Рури-сан, ты сегодня сама не своя, – сказал отец. – Дай мне время подумать. И сама хорошенько подумай, прежде чем действовать. Совершить в наше время такую нелепость…
– Нет, отец! – не сдавалась Рурико. – Я перехитрю его и жестоко отомщу. Мы должны действовать его же методами. С силой денег надо бороться особыми средствами. Я верю в себя, верю в то, что смогу уничтожить этого негодяя. И вы мне верьте, отец, Рурико не станет действовать слепо под влиянием минутного порыва.
Рурико была в таком возбуждении,
Так в жарких спорах незаметно пролетела короткая летняя ночь. Наступил рассвет.
Минако
– Ха-ха-ха! – громко хохотал Сёда, сидя в кресле и запрокинув голову. – Воображаю, в каком состоянии сейчас барон!
– Нехорошо вы все же поступили, преследуя такого кристально честного человека. Ничего не подозревая, я исполнил вашу просьбу, отнес барону картину, а теперь раскаиваюсь. Карасава-сан сделал мне столько добра!
Киноситу мучили угрызения совести.
– Я понимаю вас, – сказал Сёда, – более того, сочувствую вам. Я сам не питаю никакой злобы к барону, а поступил так, повинуясь какому-то странному капризу. Все началось с пустяка. Но такой уж у меня характер: не успокоюсь, пока не доведу начатое дело до конца. Вы думаете, мне так уж хотелось досадить барону или заполучить его хорошенькую дочь? Ничего подобного! – И Сёда снова расхохотался. Лицо его побагровело, одутловатые щеки вздрагивали от смеха. Он походил сейчас на торговца, успешно завершившего сделку. – Помните, – продолжал Сёда, – вы говорили, что Карасава никогда не совершит бесчестного поступка. А что оказалось? Что человек, нуждающийся в деньгах, способен на все. Не правда ли? Самая зыбкая в мире вещь – это нравственность, не подкрепленная золотом. Бескорыстие, чистота, мораль – понятия прекрасные, но лишь при надежной экономической гарантии. Без денег это пустые слова.
Седа продолжал смеяться, чувствуя себя наверху блаженства.
– Боюсь, как бы барон не покончил самоубийством. Это вполне вероятно, – с тревогой сказал Киносита, и лицо его приняло болезненное выражение.
– Хм… самоубийством… – Сёда поморщился, но тотчас же беззаботно сказал: – Ерунда! Не так-то легко умереть. Погодите, они еще придут ко мне извиняться! Тогда я оставлю их в покое. Ведь в этой истории для меня главное – самолюбие.
– А если бы он согласился выдать за вас свою дочь?
– Я все равно не женился бы. Чересчур велика разница, чуть ли не двадцать шесть лет. Зачем давать пищу для разговоров! И так все твердят: нувориш, нувориш! Так что сам я на ней не женился бы. А вот сыну она прекрасная пара. Я сказал об этом барону.
– Вы хотите женить на ней сына? – воскликнул Киносита и умолк, не в силах больше произнести ни слова.
Дело в том, что сын Сёды, двадцатидвухлетний Кацухико, был слабоумным, и даже Киносита, предавший своего благодетеля-барона, с отвращением думал: «Какая жестокость выдать Рурико замуж за идиота».
Седа между тем говорил:
– Да и нет никакой необходимости мне жениться на ней! Достаточно того, что она будет покорна моей воле и узнает, что значат в жизни деньги. Пусть узнают это все наглецы!
Седа говорил надменно и самоуверенно. Как раз в этот момент в дверь громко застучали.
– Телеграмма! Телеграмма!
От резкого стука дверь затрещала, и Сёда, сидевший, небрежно развалясь в кресле, смутился.
– Эй, Кацухико, перестань! – крикнул он, подавляя смущение, с деланным смехом и укоризной. – Это гость пришел!