Портрет дамы с жемчугами
Шрифт:
«Силе нужно противопоставить силу, – думал юноша, извлекая из кармана револьвер. – Они прибегают к помощи золота, а я прибегну к оружию, пусть даже это стоит мне жизни». И с выражением отчаянной решимости на лице Наоя крикнул:
– Либо вы откажетесь от этой низкой, бесчестной женитьбы и поклянетесь, что не нарушите слова, либо… – Наоя задохнулся.
– О, это становится интересным! – со смешком произнес Сёда. – Вы, кажется, грозите мне? Что же вы собираетесь предпринять, если я не изменю своего решения?
Наоя сейчас ничего не помнил, ничего не сознавал, у него было одно-единственное желание – уничтожить это заплывшее жиром, багровое лицо, находившееся совсем
– Если не измените… получите вот что! – воскликнул Наоя, и в его вытянутой руке блеснуло дуло пистолета.
– Что ты делаешь! – со смешанным чувством ужаса и гнева закричал Сёда, невольно пятясь назад.
Сугино бросился к сыну.
– Опомнись, Наоя! Остановись! – В дрожавшем от слез голосе виконта звучали упрек и мольба.
Но не успел отец схватить сына за руку, державшую пистолет, как раздался оглушительный выстрел. Сёда, Киносита и виконт только ахнули. В тот же миг послышался глухой стук рухнувшего на пол тела и вслед за ним пронзительный крик, но это не был крик Сёды.
По нелепой случайности пуля миновала Сёду и попала в хрупкую Минако, которая, услышав шум в комнате отца и беспокоясь за него, как раз в этот момент заглянула в комнату. Сёда бросился к ней, стараясь прикрыть своим телом. Минако же, несколько раз попытавшись встать на ноги, в изнеможении снова опустилась на пол. С ее губ слетали едва слышные стоны, на тонком шелковом кимоно, чуть ниже плеча, быстро увеличивалось пятно крови.
– Потерпи, моя девочка! – в отчаянии кричал Сё-. да. – Скорее принесите бинт или хотя бы кусок полотна, – велел он слугам. – Вызовите Кондо-сан… пошлите за ним машину! Не застанете дома – пригласите другого хирурга, профессора. А пока сбегайте за каким-нибудь доктором, который живет поблизости! Скорее, скорее, скорее!…
Слуги с ног сбились, не зная, что раньше делать.
Наоя, глядя на происшедшее, оцепенел от ужаса. Лицо его стало белым как мел, глаза были устремлены в одну точку, рука все еще сжимала револьвер, но никому не пришло в голову отобрать его у юноши. Виконт тоже был бледен. Он чувствовал свою вину перед сыном и с ужасом думал о том, что сам довел Наою до такого состояния и не вправе упрекать его.
Как только принесли бинт, Сёда собственноручно перевязал рану дочери и немного успокоился.
– Слава богу, рана не очень глубокая! – сказал он. – Бедная девочка! Она всегда нежно заботилась о своем отце и вот сегодня пострадала из-за этого!
Сёда, холодно улыбаясь, уничтожающе посмотрел на юношу. В этот момент его лицо выражало беспощадность и ту железную волю, благодаря которой он сумел за каких-нибудь два-три года нажить десять миллионов.
– Нет, я не отвечу насилием на насилие! Я просто передам вас в руки правосудия. Мне очень жаль, Сугино-сан, – обратился Сёда к виконту, – но я должен вызвать полицию. Эй, – крикнул он служанке. – Немедленно позвони в уголовный отдел префектуры и сообщи, что в моем доме задержан убийца.
Это услыхала Минако, которую собирались перенести и ее комнату, и чуть слышно произнесла:
– Прошу вас, отец, сохраните все это в тайне! Иначе начнутся всякие разговоры.
Сёда растерялся было, услыхав просьбу дочери, но тут же твердо сказал:
– Это тебя не касается. Постарайся лучше успокоиться!
– Нет! Нет! Если его посадят в тюрьму, я не останусь в живых. – Минако задыхалась.
Ее мольбы сломили упрямство Сёды.
Из глаз Наои неудержимо покатились горячие слезы. Это были слезы благодарности за участие девушки, которую он видел впервые в жизни.
Сердце, окованное латами
Кое-кто, пожалуй, еще помнит
Этот брак вызвал много неблагоприятных толков в обществе по причине чересчур большой разницы в летах жениха и невесты. Некоторые газеты прямо выражали свое негодование, называя дочь барона Карасавы второй Комори Сатико, присовокупляя к этому рассуждения о влиянии подобных браков на нравы общества.
[22] Шестой год эры Тайсё – по японской периодизации истории 1917 год.
Несколько лет назад двадцатилетняя Комори Сатико в погоне за высоким общественным положением вышла замуж за шестидесятилетнего графа Танаку, в то время министра императорского двора, чем заслужила порицание общества.
Сёда Сёхэй, разумеется, был значительно моложе Танаки, но и Рурико была моложе, красивее и гораздо выше по своему происхождению, чем Комори Сатико. Глядя на помещенные в газетах фотографии жениха и невесты, все приходили в негодование.
Прошел также слух о том, что нувориш Сёда купил дочь Карасавы за деньги. Одна из газет опровергала этот слух, заявляя, что Карасава, самый непоколебимый человек в Верхней палате, никогда не пошел бы на такую грязную сделку. Вторая газета, заверяя, что ее сведения являются наиболее достоверными, писала: «Сёда Сёхэй, старый приверженец барона Карасавы, пожертвовал сто тысяч иен, чтобы выручить барона, попавшего в затруднительное положение. Барон же, тронутый столь щедрым благодеянием Сёды, в благодарность выдал за него свою дочь». Третья газета утверждала, что дочь барона согласилась на этот шаг из тщеславия. Непомерным тщеславием она отличалась еще в бытность свою в лицее, чем снискала нелюбовь подруг.
Рядом с подобными сообщениями в газетах появлялись статьи преподавателей женских учебных заведений и публицистов. Одни возмущались беззастенчивым поведением нувориша, который своими деньгами вредит добрым нравам и обычаям. Другие писали, что, подобно тому как в Америке дочери финансовых королей выходят замуж за аристократов Старого Света, обменивая свое богатство на титул, в Японии за последнее время все чаще и чаще заключаются браки между обедневшими аристократами и нуворишами, что весьма нежелательно, ибо это свидетельствует об упадке старой аристократии.
Сёда не обращал никакого внимания на всю эту газетную шумиху и готовился к свадьбе. Если на устройство весеннего праздника он не пожалел ста тысяч иен, то по случаю своей свадьбы готов был усыпать золотом весь дом. Чем больше было на него нападок, тем с большей пышностью стремился он назло врагам устроить свадебное торжество. Все меры были приняты к тому, чтобы на свадьбу пришли найименитейшие люди Японии.
Наступил вечер двадцать девятого сентября. В парке Хибия среди деревьев замелькали светло-лиловые газовые фонари, многочисленные нарядные автомобили стали подъезжать со всех сторон к зданию Императорского отеля в Ямаситамоне. Среди этих новейшего вида автомобилей можно было увидеть и старинные кареты с гербами на дверцах, запряженные гнедыми рысаками. В этих каретах с важным видом восседали родовитые дворяне. Обширная площадь перед отелем уже не вмещала беспрерывный поток карет и автомобилей, которые должны были растянуться вдоль прилегавших к площади улиц на протяжении целого квартала.