Портрет Дженни
Шрифт:
В полдень мы сделали перерыв, чтобы перекусить. Собственно, я охотно обошелся бы безо всякого ланча, но выяснилось, что Дженни прямо-таки жаждет что-нибудь сготовить, чтобы применить на практике полученные в пансионе кулинарные познания. Однако готовить-то, увы, было как раз не из чего.
— Сардины и сыр тебя не устроят? — виновато спрашивал я, перебирая свои немногочисленные припасы. — Есть еще крекеры и немного молока… Прости меня, ради Бога. Я же не знал, что ты придешь именно сегодня.
—
И она приступила к делу. Поставила на газ сковородку, расплавила на ней ломтики сыра (которые тут же стали подгорать, и я не на шутку испугался, как бы запах не достиг ноздрей миссис Джекис) и намазала полученный продукт на крекеры. Остывая, эта масса становилась все более резинообразной и все менее съедобной. Так что пришлось нам переключиться на сардины, запивая их молоком. Но Дженни ничуть не огорчилась.
— В следующий раз сготовлю что-нибудь повкуснее, — смеясь, пообещала она.
Мы немного поболтали о том о сем, и неожиданно Дженни призналась:
— А девчонки спрашивают о вас…
Это была новость. «Ну да, — подумал я, — если у Эмили есть м-р Гилберт, чем Дженни хуже? Каждой девочке в этом возрасте хочется иметь тайну, о которой можно пошептаться с подружками».
— Но я им ничего не рассказываю, — поспешила успокоить она. — Только то, что вы симпатичный и…
— Дженни нам пора за работу, — напомнил я. — Кончай глупости!
— И что вы прекрасный художник. И что вы едва не умерли с голоду. Это произвело на них самое большое впечатление — Она улыбнулась кокетливо и немного смущенно. — Они говорят, что это очень романтично. Прямо как в книгах.
— Господи! — вырвалось у меня.
— И по-моему, они завидуют, что я у вас вот так неожиданно появляюсь. Наверно, это тоже кажется романтичным… — Она посмеивалась и словно бы поддразнивала меня, но голос и порозовевшие щеки выдавали ее стеснение.
— Давай-ка лучше допивай молоко и — за дело. — Я постарался сказать это построже.
— Вы не сердитесь на меня, Эдвин? — Похоже, мой тон ее несколько встревожил. — Я же пошутила.
— И не думал сердиться, — сказал я — Но слушай, ты будешь наконец позировать?
Дженни послушно уселась в кресло, и мы продолжили наш сеанс. Но молчала она каких-то две-три минуты — на большее ее не хватило.
— Нет, я правда пошутила. Я не говорила им, что вы симпатичный.
Не скажу, чтобы меня слишком утешило это сообщение, и я предпочел на него не отвечать. Тогда Дженни сменила тему:
— Не думайте, что мы всегда носим эту тоскливую форму. У нас есть еще воскресные платья — голубые, с вышивкой. А в церковь обязательно надо идти в длинной белой вуали. Прошлый раз Эмили в спешке не сумела ее
Потом безо всякой связи она заговорила об уроках.
— Мне нравится математика. А историю я не люблю. Она наводит на меня тоску. Все эти короли и полководцы, которые воевали, воевали, старались друг друга перехитрить — а потом все равно исчезли. А вот Эмили история нравится. Наверно, я как-то не так устроена, да, Эдвин?
Одной кистью я работал, а другую держал в зубах, поэтому не мог ей ответить и лишь промычал что-то нечленораздельное.
— Вы тоже как-то не так устроены, — сказала она. — Не так, как другие. Я это сразу заметила.
— Может, и так, — вынув кисть изо рта, рассеянно согласился я. — Поверни-ка лучше голову чуть правей.
С минуту Дженни молчала. И вдруг спросила тихим, странно изменившимся голосом:
— А как вы думаете, Эдвин, люди могут иногда знать, что впереди? Ну, то есть что с ними произойдет.
Не будь я так поглощен работой, я бы, наверно, всерьез задумался, с чего это она задает такие вопросы, откуда они у нее. Задумался, а может, и встревожился бы. Но все мои мысли были прикованы к ее лицу, к ее портрету, слушал я ее вполуха и потому ответил почти бездумно:
— Нонсенс!
— А я вот не уверена… — Она покачала головой. — Почему тогда вдруг начинаешь размышлять о том, чего с тобой никогда не было? И становится тоскливо-тоскливо… С вами бывает такое?
Я неопределенно пожал плечами.
— А что если это предчувствие? И в глубине души ты уже знаешь, что это произойдет, только боишься себе в этом признаться. И тебе заранее больно. Только ты называешь это смутной тревогой или еще как-нибудь…
Да, я отчетливо слышал эти слова, такие неожиданные в ее устах, но не в состоянии был в них вдуматься.
— Ты прямо как Белая Королева, — усмехнулся я. — Помнишь, в «Алисе в Зазеркалье»?
— Я не читала.
— Ну, там была такая Белая Королева, которая сперва громко вскрикивала, а потом уже укалывалась булавкой.
Последовала долгая пауза.
— Ладно, не буду вам больше мешать, — проговорила Дженни, и я понял, что она обижена. Понял, но что я мог сделать в своей горячке, подхлестываемый страхом, что день вот-вот начнет угасать, и я не успею кончить…
Больше мы не произнесли ни слова. Дженни сидела не шелохнувшись, какая-то отдалившаяся, погрузившаяся в себя. Я чувствовал свою вину, но, признаюсь, в глубине души был даже доволен: молчание ее пошло портрету на пользу. За этот последний час я сделал, пожалуй, больше, чем за два предыдущих. И наконец, когда окно уже наливалось предвечерней синью, я нанес завершающий мазок и опустил кисть.