Портрет героя
Шрифт:
И я улыбаюсь, вспоминая…
— Да, мама, бриллианты им были совсем ни к чему!
— А почему ты об этом заговорил?
— Джевад Гасанович подарил Дусе бриллианты.
— Ну что ж! — серьезно говорит мама. — Это прекрасный подарок. И дурного я в этом ничего не вижу. Только… Впрочем, это не наше дело! — И она продолжает рассматривать гравюры, от которых я ее отвлек, а я вспоминаю сияние камней.
— А моя жена, — заявляет брат, — будет вся в бриллиантах!
XXXI
Утром
— Как вы живете? — спрашивает он после взаимных приветствий.
— Так себе. Всего так много случается, что вроде и жить некогда.
Он понимающе кивает и, достав газету, подает ее мне. Жирной чертой красного карандаша сбоку отчеркнуто:
«От Советского Информбюро. Оперативная сводка за 6 июля. В течение 6 июля наши войска на Орловско-Курском и Белгородском направлениях продолжали вести упорные бои с крупными силами танков и пехоты. Наступление противника поддерживается большим количеством авиации.
На Орловско-Курском направлении противнику ценой больших потерь удалось незначительно продвинуться на отдельных участках.
По неполном данным, нашими войсками на Орловско-Курском и Белгородском направлениях за день боев подбито и уничтожено 433 немецких танка».
— Это началось самое решающее сражение, от которого зависит наша судьба и судьба нашей страны!
Нагнув голову, он смотрит в землю и палкой ковыряет торчащие оттуда кусочки металла.
— Почему вы так думаете?
— Сейчас лето. И именно за летнюю кампанию этого года немцы собирались сделать все.
— Что именно — все?
— То, что им не удалось ранее: захватить Москву и перевешать нас всех!
Я, вздрогнув, смотрю на спокойно сидящего Аркадия Аркадьевича. А он продолжает, глядя по-прежнему в землю:
— Никогда не жалел так сильно, как сейчас, что я стар! Больше всего я мечтал бы быть сейчас там… в армии!
— А почему вы считаете, что именно это — решающее сражение?
— А вы представляете себе, что такое — подбить за день четыреста тридцать три танка?! Вы помните снимки трофейного вооружения? Помните «тигров» и «пантер», «фердинандов»? Неужели вы думаете, что немцы сделали их «так просто»? Все они сейчас там!
Страшная тоска сдавливает мне сердце.
— Мой дядя — танкист… И его ординарец… Они скоро должны быть там, на фронте.
Аркадий
— Счастливые! — И, помолчав, спрашивает: — Да, кстати, вы не знаете, кто такой Орлеанский?
— Как же, знаю, это директор магазина «Фрукты-овощи». А что?
— Он приходил ко мне, желая купить все: картины, книги… Но больше всего ему хотелось заполучить серебряные трубы.
— Он и к нам приходил.
— Это — хороший признак. Когда такие люди покупают громоздкие вещи, а не камушки и золото, они чуют: победа не за горами! У них чутье лучше, чем у нас.
— Но зачем им это?
— Для них это, в первую очередь, — материальные ценности. Они знают, что рано или поздно все это будет дорого стоить, а сейчас… — Аркадий Аркадьевич машет рукой. — Он скупит за бесценок целый музей в нашем районе. Знаете, что он уже купил?
— Нет.
— Шпагу Барклая-де-Толли!
— У кого же?
— У тех, кому она принадлежала! А что он хотел купить у вас?
— Очень ему хотелось получить письма Кутузова… Ну а потом и все остальное.
— И что же?
— Нет, он ничего не получил, — коротко отвечаю я. — Вы знаете, мне сказали, что он внес в Фонд победы пятьдесят тысяч рублей! — Я внимательно смотрю на Аркадия Аркадьевича, но он на это никак не реагирует, а потом спрашивает:
— Ну а эта ваша ужасная дама? Ничего не внесла?
— Нет… И почему «моя»?
— Ну не только ваша, но и моя… наша! Она ведь была тем человеком, который больше всего распоряжался здесь. Где она?
— Никто не знает… Исчезла.
— Исчезла… исчезла, разграбив все, изгадив жизнь, как это только было возможно, разломав все, что могла разломать! Исчезла! — И он добавляет: — Ну, до свидания! И желаю вам дожить до исчезновения остальных, таких же, как она! Интересно, много ли останется ценностей в нашей стране, когда в ней исчезнет последняя Нюрка?! — Он протягивает мне руку и уходит, прихрамывая.
«Какой смелый! — думаю я. — И неужели то, что он сказал, когда-нибудь сбудется?»
Из нашего дома выходит Дуся. Одетая в новое пальто, подаренное Джевадом Гасановичем, в новых перчатках, с новой сумочкой под мышкой, она щурится от яркого солнца. Как она бледна! Безмолвно вытянув шеи, напоминая доисторических животных, застыли на скамейке старухи.
Она здоровается с ними, неуверенными шагами спускается с крыльца, и их головы поворачиваются вслед за ней.
— Ты не проводишь меня? — нерешительно спрашивает она.
— Да, конечно.
Она берет меня под руку и, когда мы проходим двор, говорит: