Портрет героя
Шрифт:
— Во знакомится! — восхищенно говорит Славик.
А они смеются все вчетвером.
«Договорился!» — думаю я.
Вот рыженькая достает блокнот, что-то пишет, снова смеется и подает ему листок. Чернетич опять кланяется и, не глядя на наши окна, бежит обратно.
— Какая прелесть этот мальчик! — говорит Онжерече.
V
Сержант Митрофанов грустно сидит за столом и смотрится в раскладное
— Слушай! Ты художник?
— Нет, только учусь.
— М-м… Вот что… Можешь закрасить… ну, мой синяк? Чтобы не было видно?
— Он может! — говорит за моей спиной брат. — Он закрасил раз Славику еще больше твоего…
— Замолчи! Что ты вечно лезешь, когда тебя не спрашивают?
Брат поджимает губы, Митрофанов умоляюще смотрит на меня:
— Пудрой здесь ничего не сделать! Нужна краска.
— Нужна масляная краска! — не выдерживая, снова вмешивается брат.
— Я сделаю. Но помни, что трогать закрашенное место рукой нельзя и платком тоже — сотрется. Нельзя потеть, гримасничать, прижиматься лицом к лицу…
— Скорей! — перебивает меня Митрофанов, посмотрев на часы.
Я уже заканчиваю, когда на пороге появляется дядя Вася.
— Извините, товарищ майор, такое дело…
— Вижу! — отвечает дядя Вася. — Оригинально!
Улыбаясь, дядя Вася подходит к столу и ставит на него бутылку портвейна.
— Всё! — разрешаю я.
Митрофанов вскакивает, смотрится в зеркальце и не может скрыть своего удовольствия.
— Товарищ майор! Разрешите отлучиться?
— Иди.
Взглянув на часы, схватив пилотку, сержант пулей вылетает в коридор. Мы слышим, как оглушительно хлопает входная дверь, потом — топот ног под окнами.
Поздно вечером мы сидим со Славиком в нашем дворе на теплом корпусе обезвреженной авиабомбы. В небе мерцают одинокие звезды. Тепло и тихо. Где-то на верхнем этаже музыка. Славик, затянувшись самодельной папиросой, передает ее мне. Я тоже затягиваюсь. В горле першит, на глазах выступают слезы. Я глубоко вдыхаю дым и передаю папиросу Славику.
Невдалеке возникают силуэты двух фигур — мужчины в высоких сапогах и пилотке и девушки в гимнастерке, подпоясанной ремнем, и тоже в сапогах. Они медленно идут к нашему крыльцу. Мужчина что-то говорит девушке, она нерешительно качает головой. Он тянет ее за рукав. Славик, затянувшись дымом филичевого табака, кашляет, и мужчина резко оборачивается.
— Кто здесь?
Я узнаю голос Митрофанова.
— Подойди, — просит он.
Девушка поворачивается и отходит от крыльца, а он спрашивает меня шепотом, но так, что, я думаю,
— Ну как, не видно? — И показывает пальцем на скулу.
— Нет. Но сейчас вообще ничего не видно.
— Ладно… Скажи лучше, к вам нельзя? — Он плечом показывает на медленно идущую девушку.
И тут я по фигуре узнаю… рыженькую!
— Нет, — отвечаю я, — там брат. И мама придет скоро.
— А майор где?
— Ушел.
— Слушай — выручай! Куда повести?
— Да тише ты! Все слышно!
Рыженькая, остановившись поодаль у куста акации, задумчиво теребит веточку. Я лихорадочно соображаю.
— Ну? — Сержант Митрофанов топчется в нетерпении.
— Погоди, я думаю.
— Больно долго!
Славик подходит к нам, запрятав папиросу 6 ладонь.
— Вот куда — в Новодевичий монастырь!
— А где он?
— Пойдете на Большую Пироговку, там на трамвае… Ну да она знает. А ты скажи ей, что там собор — историческая ценность!
— А скамейки там есть?
— Есть! И сирень есть. Кусты — во какие высокие!
— Сколько ехать?
— Минут двадцать.
— Все! Спасибо! Вот, возьми! — Он достает из нагрудного кармана две сигареты и подает мне. И, топая и придерживая звякающие ордена и медали, бежит за угол, куда уже удалилась рыженькая.
— Во дает! — с восхищением говорит Славик. — Слушай, а он смелый?
— Думаю, да, раз награжден «Славой».
— Дурак! Я не об этом. Как он с девушками?
Я не отвечаю, я думаю о рыженькой. А потом подаю Славику сигарету.
— Немецкая?
— Да, ихнее говно.
Мы закуриваем. Мои мысли почему-то перекидываются на профессора-международника.
— Славик, а когда к нам в школу придет твой профессор-международник?
— Почему «мой»? — как-то неохотно спрашивает Славик.
— Ну, наш общий профессор-международник.
— Он не придет… Знаешь, вышло все как-то не так…
— Как — не так?
— Ну, вроде не по-геройски…
— Он задержал преступников?
— Задержал. Отвяжись!
— Они были вооружены?
— Ну, были.
— Значит, он совершил геройский поступок?
— Да нет… Я расскажу, только ты не трепись об этом… Ты помнишь рассказы о тех троих? Ну, среди которых был военный?
«Еще бы мне не помнить!» — думаю я, а вслух говорю:
— Да. Ну и что?
— Ну и то! Надел профессор в тот вечер свою кенгуровую шубу, хоть и была весна, так как шел к своей… зеленой. А шубу эту ему на фронте подарили…
— Он был на фронте?!