Портрет героя
Шрифт:
— Это правда?
— Да!
Отстранив брата, я мчусь по коридору; в кухне при моем появлении высокий молодой парень встает со стула и делает шаг навстречу.
— Гвардии сержант Митрофанов, ординарец гвардии майора Никонова!
Я подаю ему руку и осторожно вхожу в комнату. На вешалке висит черная кавказская бурка; на столе рядом с кроватью лежит пистолет в кобуре; сапоги с подвешенными на них чистыми портянками стоят около стула, а на нем — гимнастерка с погонами майора. На ней
Уткнув лицо в подушку, посапывая, сладко спит под ярким светом электрической лампы полный молодой человек в белой нижней рубашке. Он выбросил вперед левую сильную руку, на которой не хватает двух пальцев. Мама поворачивает сияющее счастливое лицо в мою сторону:
— Приехал!
Я внимательно рассматриваю его, стараясь найти те черты смелости, доблести и мужества, которые должны быть у человека с такими орденами, и танкиста, и гвардии майора! Но ничего кроме приятной славянской полноты, усталости и добродушия не вижу.
— Мама, — просит брат, — ребята хотят посмотреть на дядю Васю.
— Ну пусть войдут, — разрешает мама.
В коридоре топтание, слышен голос сержанта Митрофанова. Потом двери отворяются и, сняв ботинки, ребята тихо входят в комнату и окружают кровать, на которой, посапывая, лежит милый, родной, смелый, добрый дядя Вася. Живой! Вдруг он чихает и открывает один глаз, оказавшийся молодым, голубым и блестящим. Ребята пятятся.
— Здравствуйте, — говорит он в подушку, поворачивается, садится и закрывается одеялом, улыбаясь широкой, доброй улыбкой. — Ну что, как поживаете?
— Ничего, — отвечает за всех Славик. — А пистолет покажете?
— Пожалуйста! — Дядя Вася достает из кобуры пистолет, вынимает обойму, оттягивает затвор, смотрит в патронник и подает нам. А сам смотрит на меня: — Сразу видно, что старший. Как учишься, как живешь?
— Плохо.
Он хмурится. Потом берет со стула галифе, ловко под одеялом натягивает их; обмотав ноги портянками, надевает сапоги, топает ими; всовывает голову в гимнастерку. Звенят ордена. Он подпоясывается, встает, улыбается и хлопает меня по плечу.
— Вот ты какой стал, оказывается. Здравствуй! — И обнимает меня.
Ребята, положив на стол пистолет и попрощавшись, уходят. Славик делает мне таинственное лицо.
— На минуту, — шепчет он.
— Некогда.
— Всего на одну минуту — важные новости!
Мы вместе идем в коридор, а так как идущие впереди дети мешают нам, он дает последнему пинок.
— Зачем ты так?
— А они все равно маленькие…
— Идиот ты все-таки! Типичный!
— Прощаю… как племянника фронтовика. А теперь слушай! Нюркиному сыну — хана! Точно знаю…
Но мне все это сейчас совершенно безразлично,
— Ладно, пока! — И возвращаюсь в комнату.
Стол уже накрыт, и у приборов стоят серебряные рюмки, лежат салфетки в кольцах. Блестит старинный фарфор. А на столе… на столе банка тушенки, бутылка вина и кастрюля с дымящейся картошкой!
— Откуда это, мама?!
— Сержант Митрофанов принес с рынка.
— Митрофанов! — кричит в коридор дядя Вася.
Сержант приходит, и мы садимся за стол.
— Откройте окна, — просит дядя Вася.
«Как хорошо, что я их вымыл», — думаю я. Ветер, теплый, весенний, колышет штору.
— За победу! — говорит дядя Вася, и мы все поднимаем рюмки. У меня — тоже вино, у брата — чай.
— Какое счастье, что ты жив! — шепчет мама.
И мы чокаемся.
Утром я просыпаюсь от чириканья воробьев на нашей большой липе, которую видно в настежь раскрытое окно. Я лежу на полу рядом с братом. На кровати — дядя Вася, на сундуке — сержант Митрофанов. Я осторожно вылезаю из-под одеяла и еще раз внимательно разглядываю гимнастерку с орденами. На столе лежит пустая кобура. Но где же пистолет?
И тут дядя Вася открывает свой голубой глаз.
— Оригинально! — произносит он свое любимое слово. — С добрым утром!
— С добрым утром! Дядя Вася, а где пистолет?
Он засовывает руку под подушку и отгибает ее край. Оттуда торчит черная рукоять пистолета.
— Дядя Вася, со скольких лет берут на фронт?
— С шестнадцати можно… но рано еще.
— Почему?
— Глуп еще человек в шестнадцать лет.
— Знаешь, а один наш ученик написал Сталину письмо, чтобы пойти на фронт добровольцем.
— На службу не напрашивайся, а от службы не отказывайся! — весело отвечает он.
— Но ты же пошел добровольцем!
— Тогда был сорок первый год… самое начало. А сейчас — сорок третий.
— Ну и что ты этим хочешь сказать?
— То, что учился бы я на месте всех шестнадцатилетних.
— Дядя Вася, а скажи, кто лучше воюет? Какой возраст?
— Это смотря где… Зрелый, конечно, должен быть возраст. Ну, двадцать пять лет… Правильно, Митрофанов?
— Так точно, товарищ гвардии майор!
Брат с широко открытыми глазами слушает наш разговор.
— Ты скажи, — тихо спрашивает дядя Вася, — а от отца есть что-нибудь?
— Нет… — Я отвечаю так же тихо.
— Ну а жили вы как?
— Очень плохо! — вмешивается брат. — Мы чуть не умерли… Так было холодно и нечего есть! И у нас живет дезертир, в нашем районе… И водятся бандиты и спекулянты… и плохие домоуправы! И они не давали нам дров и велели закрасить Адама и Еву!