Портрет моего мужа
Шрифт:
– Пойдет?
– Кирис прихватил не только проволоку, но и кусачки.
Умница.
А еще он принес характерного вида чемодан, в котором, как я и надеялась, отыскались паяльная лампа с почти полным кристаллом и широким диапазоном температур, припой и темно-красный шелковичный камень. Вот им бы и запасные провода изолировать, но...
Я сняла алмаз.
– Он и вправду... розовый?
– Розовее некуда, - я положила камень в центре.
Что его так удивляет? Мой, конечно, крупный, но куда меньше того, который когда-то в лупе стоял.
Ячейки были маловаты.
А
– Можешь надавить?
Кирис нажал на камень и тот не без труда нырнул в узкую ячейку. Блоку, конечно, потребуется реставрация. Хотя, подозреваю, по завершении нашего полета проще будет купить новый цеппелин, чем восстановить старый.
Ладони вновь взмокли.
Итак... камень есть.
Изолят худо-бедно его покрывает... крышка ровно не сядет, но если разогреть шелковичник и залить, то получится почти то же самое. Правда, слой будет тонковат... дважды залить? Или... будем надеяться, что соединение станет ровно и с первого раза, а стало быть, фоновый выброс, если и случится, то весьма и весьма ограниченный.
Я смахнула пот со лба.
Проволока толстая.
Хорошо.
Отрезать куски. Скрутить жгут. И Кирис повторяет за мной, будто знает, что клеммы должны быть две. Разогреть паяльник. Металл шипит и не желает прилипать к алмазу, но я настойчива. А еще я чувствую, как уходит время.
Быстрее.
Один контакт.
Второй.
Вспороть кожух родного блока, перерубить провода, чтобы сплести их с медью. Разогреть шелковицу, пока не потечет алыми слезами. Они выглядят скользкими, словно шелк, и переливаются гладко. А теперь... рунные цепочки одна за другой. Их некогда рисовать, поэтому я выдавливаю на металле силой, стараясь не думать, что подобную технику я использовала лишь однажды. И у меня не получилось, но... мне некогда заниматься огранкой.
Да и инструмента здесь нет.
Они проступают на меди, алые клейма узора, который медленно остывает. Вот так... с одной стороны вход, с другой - выход... и... снова шелковица. От изначального камня остается едва ли треть, но и ее плавлю, покрывая самодельные связки толстым слоем изолята.
Вытираю руки.
И смотрю на Кириса. А он смотрит на меня. И мы молчим. Мы оба молчим, хотя время уходит, а второго шанса судьба не предоставит.
– Внизу, - он заговаривает первым, - есть выход. Через аварийную палубу. Теперь тебя ничего не держит. Возвращайся и...
– Нет, - я коснулась его щеки. Холодная. И грязная. Кровь подсохла и перестала походить на кровь. Я смахнула пару крупинок, поднялась на цыпочки и поцеловала его. Просто потому, что смогла. А отстранившись - было до странности неловко - спросила.
– Ты вентели закрыл? Тогда молись...
С молитвой у Кириса никогда толком не выходило. Нет, он знал, в деревенской школе, если чему и учили, то тому, как правильно обращаться к богам.
Впрочем, школу он бросил рано.
А потом... в храм заглядывал, верно, становился перед статуями и смотрел. Иногда клал на стол подношений монету ли, букет ли свежих цветов. Однажды дарил кровь, впрочем, пламя тогда приняло ее столь же равнодушно, как принимало
– Уходи...
Невозможная женщина покачала головой и положила руки на кривоватый ком, из которого торчали скрученные наспех провода. Она смотрелась нелепо, даже жалко, и он сам, как Кирис подозревал, ничуть не лучше.
...он должен был сказать что-то... найти слова.
Уговорить.
Выкинуть с корабля в конце-то концов, а вместо этого он вернулся к вентелю. Тот закрылся не сразу. Он вдруг заел, будто корабль не желал ограничивать себя в такой малости, как блау-газ. И Кирису пришлось налечь всем весом, чтобы перекрыть трубу. А потом корабль вздрогнул.
И загудел.
Дрожь пошла по стенам потоком живой силы. И ярко вспыхнули встроенные в потолок лампы. Белый их свет, отраженный полированными стенами, ослеплял, обездвиживал. Кажется, из глаз брызнули слезы, и Кирис поспешно стер их.
Стыдно.
Заурчал первый мотор, выбирая холостой ход, а за ним и второй. Полетела по патрубкам вода, наполняя встроенные в гондолу трубы. Вдруг там, в каюте, кому-то вздумается принять ванну?
– Работает, - с некоторым удивлением произнесла Эгле, пряча за спину дрожащие руки. И тут же, словно оправдываясь, добавила.
– Правда, я не уверена, что он проработает долго... и вообще...
Корабль заскрежетал.
Дрогнула палуба под ногами, и Кирис не удержался-таки, рухнул на четвереньки, а вот она осталась стоять, предусмотрительно уцепившись за скобы. Скобы поднимались к потолку, в котором виднелся круглый лючок - выход на нулевую палубу. И показалось, что Эгле не упустит случая заглянуть и туда, проверить крепления, которыми гондола пристегнута к баллонам, сами баллоны, отделенные тонкой сетью стальных канатов. Быть может, что-то еще, понятное лишь артефакторам.
Но нет, она протянула руку.
– Ты... как?
– Жив пока.
И не понятно, то ли еще не истекли отведенные демоном полчаса, то ли ему подарили отсрочку.
– Нам стоит вернуться, - сказала Эгле, старательно отводя взгляд.
– Дальше... нужно выбрать момент. Если пойдем слишком рано, то ветер не даст нам подняться. Газ должен принять силу, и тогда уже есть смысл открывать ворота.
– Ты можешь уйти.
– Могу, - она кивнула.
– Договор выполнен.
– Тогда почему...
– Не знаю, - она стояла, широко расставив ноги.
– Но якоря сбрасывать еще рано. Надо дождаться пика.
Пол вновь покачнулся.
– И...
– Эгле прижалась к стене.
– Я... не уверена, что все правильно рассчитала... то есть, почти уверена, что где-то есть ошибки и... если будем падать, то... мне жаль.
Ее рука сжалась в кулак.
А потом разжалась. И Эгле произнесла:
– Когда... начнется подъем, парализуй Мара.
Правда, сказала она это не Кирису. И он не услышал. Иногда весьма полезно не слышать.
Не видеть.
Не... думать о том, что произойдет через пару минут. В конце концов, он тоже живой человек. А что поцелуй получился с привкусом крови, так... в соответствии с моментом.