Портрет моего мужа
Шрифт:
Приземистая башня, прозванная новой, хотя таковой она была пару сотен лет назад. И развалины старой. Стена, которая в одном месте обрушилась на радость местным козам и мальчишкам. Темное жерло колодца, само собою, проклятого, ибо тянулся он, по мнению местных жителей, до самого дна мира.
Деревенька.
Одинаковые дома с толстыми стенами и махонькими окошками, которые света почти не пропускали, и вовсе появились данью современной моде. Старики ворчали, что из окон этих все тепло уходит, а стекла и вовсе баловство. И не могу сказать, что были они вовсе не правы. Летом
Говоря по правде, увидев Ольс впервые, я ужаснулась.
И испытала огромнейшее желание попроситься домой. В конце концов, что мне здесь делать-то? Но… гордость ли проснувшаяся, или же страх вновь оказаться втянутой в судебный круговорот, или же просто полное признание собственного бессилия были тому виной, но я осталась.
Сперва в замке, где мне отвели целых две комнаты, благо хозяин замка овдовел, дети его предпочли нынешний свободный мир, а почтенная домоправительница, которой в скором времени грозило стать новой хозяйкой замка, ко мне отнеслась снисходительно.
Я была тоща.
Неприкаянна.
И дурновата, если приехала не с нарядами или там шерстью, но с ящиком какого-то железа. А блаженных боги не велели обижать.
Меня и не обижали.
Сперва я просто жила. Просыпалась. Умывалась ледяной водой. Одевалась. Как-то вдруг выяснилось, что прежние мои наряды совершенно не годятся для этого места, но почтенная Гедре принесла с дюжину платьев.
— Дочкины, — сказала она, раскладывая их на кровати. — Когда малой еще была… видишь, не зря сохранила.
Платья, пусть и выстиранные, все одно неуловимо пахли лавандой. Плотная шерсть, из которой они были сшиты, защищала от холода, а легкий плащ из рыбьих шкур спасал и от промозглых местных ветров, и от дождей.
Я подарила Гедре браслет на удачу.
Она приняла его милостиво. И по вечерам мне стали подавать теплое козье молоко с маслом и медом. Я пила… почему-то все, происходящее вокруг, воспринималось ненастоящим, этакой игрой, в которую я вступила по воле брата.
Спустя месяц я решилась выбраться из замка.
Спустя два — отыскала место на берегу, с которого удобно было следить за лодками. Через три поинтересовалась, нет ли работы для артефактора. Не скажу, что мне поверили сразу. Все же в этом месте, будто затерявшемся в прошлом, привыкли, что место женщины — подле мужчины. И все, на что она способна, так это вести хозяйство.
Следующий год я работала.
Просто работала.
На замковой кухне, где помимо сложенного из камней очага, имелась почти новая — всего-то сотню лет разменяла — печь на кристаллах. Энергии она жрала много, а еще с завидной регулярностью выходила из строя, и тогда хозяину, единственному, кто хоть сколько-то разбирался в артефакторике, приходилось снисходить до кухни.
Он же время от времени восстанавливал стазисную установку, спасая продукты от порчи.
И обновлял защиту.
Питал силой обережные камни рыбачьих лодок и связку целительских амулетов, которыми приходилось довольствоваться, поскольку сами целители отчего-то не желали задерживаться
Печь я починила.
А потом изменила, перепаяв старые энергоемкие и ненадежные контуры. Потом изменила еще раз, стараясь не вслушиваться в глухое ворчание Гедре, которая к новшествам относилась с немалым подозрением. Впрочем, как и большинство местных.
Но печь заработала.
И камни перестала опустошать с прежней жадностью, а уж когда удалось стабилизировать пяток разных температурных режимов, благодарность кухарки достигла небывалых размеров. Виданное ли дело, чтоб хлеб да жаркое без пригляду доходили…
Следом занялась стазисной установкой.
И светильниками, которые работали еле-еле, а в грозовые ночи и вовсе гасли, будто пугаясь стихии. Постепенно люди, еще недавно полагавшие меня блаженной, если не переменили полностью свое мнение, то сочли, что и блаженные могут приносить пользу. А уж когда лодка молодого Нетта, разрисованная мною, — вот уж баловство, которое только старики и оценили, — уцелела, наскочив на блуждающий морской зуб, снисходительность сменилась не то чтобы уважением, скорее появилась некоторая толика доверия. А вскоре сала Терес словно бы невзначай поинтересовался, не желаю ли я, случайно, подзаработать пару монет? Дело верное, только…
Я же понимаю, что в нынешнем мире малым островам вроде Ольса выжить непросто.
Некогда его прадед держал дюжину кораблей и выходил в море за добычей. Когда попадались косатки, когда… на что иное везло, но теперь-то все иначе.
Косатки, конечно, остались, но морской зверь умен и хитер, а на людей охотиться закон не позволяет. Что остается? Ракушки собирать? Разводить нежную белую рыбу для столичных рестораций? Оно-то, конечно, тоже неплохо, но…
Душа требует иного.
И мне передали с полдюжины стандартных заготовок, попросив сотворить что-нибудь этакое… интересненькое… что именно? А чего захочется… главное, чтоб без смертоубийства, а то за этакое уж больно королевские псы ярятся.
Признаюсь, заказ поставил меня в тупик. Одно дело чинить, и совсем другое — создавать… что? В голове было пусто, да и не только в голове. Я захватила с собой инструмент, пусть и старый, собранный мною за годы учебы, но вот расходники… ограненных кристаллов всего-то с дюжину. Лунного серебра едва ли полтора грана наберется, не говоря уже о платине или золоте. Впрочем, с золотом на острове проблем не было, стоило лишь упомянуть, как сала Терес принес шкатулку с золотым ломом. Рваные цепочки, гнутые браслеты, некоторые, подозреваю, весьма древние, но…
— Если еще чего надо, напиши, — велел он.
А я кивнула.
И вытащила из шкатулки половину медальона с отпечатком клевера… символ Эйры, стало быть, медальон женский. Кто его разрубил?
В бою ли?
Или же после, когда делили добычу и не получалось поровну? А может, прежние хозяева просто отрезали по куску золота, используя их вместо монет? Такое тоже случалось. Я провела пальцем по неровному краю… похоже на то. Слева обрезали больше, чем справа, и потому рисунок на обратной стороне непонятен, хотя явно какая то рунная вязь.