Портрет моего мужа
Шрифт:
Он был силен, этот мрачный, глубоко разочарованный в жизни целитель.
И за силу ему прощали все.
И я простила, когда увидела, как легким движением руки он наполняет истощившееся поле жизнью, и Рута вздыхает. Ресницы ее дрожат, кажется, что еще немного — и она откроет глаза. Но…
Ганц мрачнеет.
— Почки, — говорит он кому-то, явно не мне, потому что на меня он, как истинный имперец, не обращает внимания. — И печень… если откажут окончательно, то держать ее дальше не имеет смысла.
Кирис
Он тоже спал и тоже был окружен полупрозрачной дымкой поля. Мне позволили сесть рядом, хотя не настолько рядом, чтобы я могла дотянуться и повредить это самое поле. И бесполезно говорить, что я не так глупа… я ведь женщина.
А умных женщин не бывает.
Не в Империи. Да и у нас они лишь притворяются… я видела это в глазах Ганца, как видела… что-то еще?
— У него теперь хорошие шансы, — сказал он как-то, во время очередного моего визита. Я не знаю сама, почему я раз за разом приходила сюда. Мы ведь… даже не друзья, не говоря уже о большем. Всего-то навсего случайные знакомые, и знакомство это, если подумать на холодную голову, дли лось пару дней.
Разве может человек стать близким за пару дней?
Нет, конечно.
И поцелуи те не в счет.
И все остальное тоже. Это просто… получилось так.
Но я приходила.
Наверное, потому что больше заняться было нечем… то есть я могла бы подняться в исследовательский корпус, занять лабораторию — мне бы предоставили без вопросов — и починить Этну, но…
Я приходила к целителям. Садилась на треклятый жесткий стул и просто сидела, сложив руки на коленях. Я сидела и смотрела.
Следила за дыханием.
Отмечала мельчайшие детали. Вот сегодня кожа стала менее желтой, чем вчера, и это, полагаю, хороший признак. Это значит, что его печень больше не умирает, а может, даже восстанавливается. Или вот темные пятна на коже… они уменьшились и поблекли.
А дыхание стало ровнее, глубже.
Мне хотелось прикоснуться, порой желание это было почти непреодолимым, и тогда я прятала руки за спину: стоит повредить поле, и меня сюда больше не пустят.
Кирис… дышал.
Он делал вдох. Потом грудная клетка замирала на долю мгновенья и опускалась, медленно, на выдохе. И этот выдох тревожил поле. Оно рассыпалось снежинками, чтобы вновь собраться, облепить лицо…
Меня не тревожили.
Говоря по правде, я даже не знаю, сколько времени проводила у целителей. Однажды я встретила там Йонаса. Он сидел у постели Руты, прямо на полу, и смотрел на девочку.
Он обернулся.
И я поразилась, насколько другим стало его лицо. Заострившиеся черты, болезненно запавшие щеки, нос, который вдруг словно бы сделался больше, массивней. От былой утонченной красоты не осталось и следа.
— Это… со временем пройдет, —
— А… ты?
— Я нет.
Я кивнула. И села рядом. На пол. Почему-то мне показалось, что это будет правильно.
— Мне позволили покинуть камеру. Но я обещал, что буду носить маячок, — Йонас вытащил круглую бляху, которая свисала на толстой цепочке.
— Это ведь хорошо?
— Я не собираюсь воскрешать мертвецов. Я мог бы… но я знаю, что это будет не то. Я не хочу, чтобы она уходила, но она мне не верит. А еще у нее нет сил. Мне следовало бы раньше заняться демоном.
Он произнес это без тени сожаления, просто… рассказывая.
Ему, наверное, тоже было не с кем поговорить.
И я нашла Корна.
Я не знаю, почему такая простая мысль сразу не пришла мне в голову.
— Мои вещи… они ведь сохранились? Те, которые были при мне? — спросила я, не сомневаясь, что эти самые вещи никто не стал сжигать. Скорее уж переписали, запаковали и отправили на вечное хранение, куда-нибудь к мешкам с фа солью и репой.
Корн кивнул.
И вещи мне вернули.
Грязное рваное платье. И глина, смешанная с кровью, засохла, впиталась в ткань, сделав ту плотной, словно дерево. Впрочем, платье меня интересовало мало, как и нижнее белье, лежавшее в отдельном свертке.
И ботинки.
Чулки.
Россыпь камней, которые не удосужились почистить. Камни я все-таки забрала. Потребуют — верну, а так… мое.
Я почти потеряла надежду, когда увидела хрупкий стебелек-колечко, который почти потерялся в ошметках грязи. Как ни странно, он не стал выглядеть хуже. Напротив, он казался живым.
Почти.
Стоило прикоснуться, и шелковистый стебель прилип к пальцам, качнулся бутон, но полупрозрачные лепестки не облетели. И вот что дальше?
Впрочем, я знала, у кого спросить.
ГЛАВА 55
Йонас по-прежнему сидел на полу, хотя рядом с ним демонстративно поставили еще один табурет.
— Она умрет сегодня, — сказал он, не повернувшись ко мне.
— Или нет.
Он покачал головой.
— Я вижу метку… нас не любят в том числе и за это.
Что ж, наверное, мало приятного общаться с человеком, способным предсказать твою гибель.
— Помнишь, — я села рядом, на пол, на котором вдруг появился толстый теплый ковер. — Ты мне подарил… раньше… и сказал, что это… может помочь. Или… нет?
Йонас повернулся ко мне.
Он смотрел долго.
Очень долго.
И молчал.
Я тоже молчала. И в комнате стало очень-очень тихо, настолько, что я слышала слабое дыхание Руты. И даже, кажется, чувствовала, что дыхание это вот-вот погаснет, как огонек свечи на ветру.