Портрет моего мужа
Шрифт:
Но к чему человека беспокоить лишним знанием? Поэтому я просто ответила:
— Хорошо.
Шли мы недолго, сверху определенно путь был вдвое длинней. Вот очередная дверь. И засов на ней, кажущийся мощным, неподъемным. Но Кирис с легкостью его сдвинул.
Выглянул.
Вышел.
И вернулся за мной.
— Будешь свидетелем, — велел хмуро, явно не слишком радовался этакой перспективе. А я что? Я кивнула. Буду. — Возможно… придется отвечать под клятвой. Дело семейное…
А оттого вдвойне гадостное.
Наверх
Кровать.
Одежда исчезла, как и цветы. Зато появилось кое-что еще… а девочка-то с фантазией…
Капли крови начинались от двери. Они протянулись темной дорожкой, которая сразу бросалась в глаза. Полагаю, на то и был расчет. Дорожка доходила до кровати.
И уже на ней оставались потеки.
Подушка.
Темная лужа, почти впитавшаяся в ткань. И нож, эту подушку пронзивший.
Вот… чего-то я, кажется, в детях не понимаю.
— Что это? — спросила я, а рыжий, вздохнув, ответил:
— Полагаю, орудие убийства.
Определенно не понимаю…
— Утро… — он потер усталые глаза. — Нам придется подождать до утра… и ты поможешь прибраться?
Она пришла сама, девочка Рута, которая тоже умела притворяться. Порой Кирис начинал думать, что в этом доме, да и на всем острове, не найдется человека, не постигшего хитрой науки притворства. Сам он исключение, и то — потому как чужак.
— П-простите… — белое платьице чуть выше колен.
Две косички и банты.
А ведь она ненавидит вот такие белые платьица с пышными юбками и кружевами, как ненавидит и банты, и шпильки, и весь нынешний благообразный облик.
— Я не уверена…
Она всегда говорит громко и в глаза смотрит, будто вызов бросает взглядом.
— Важно ли это… но мне кажется, что важно… Йонас вчера ходил в тот дом. Понимаете? — и быстрый взгляд из-под ресниц: слушают ли? — Кирис слушал. — Ночью… я проснулась и выглянула в окно. Он шел… с ножом…
Им повезло, что Рута еще ребенок. И пусть самой ей план кажется изящным, возможно, гениальным, но на самом деле он еще детский.
Пока.
— Конечно, важно, — тихо произнес Кирис. — И куда он шел?
— К дому… к тому… я понимаю, что у меня из комнаты не видно, но я… я… — она задрожала и получилось вполне правдоподобно. — Понимаете… я рискнула… вышла… выглянула… из комнаты. Я знаю, что нельзя, но мне показалось это важным…
Надо же, и факт, что окна ее комнат выходят на другую сторону дома, учла.
И поверил бы ей Кирис, если бы не ночная прогулка?
Голова ныла.
В ней плескалось море, нашептывало, что девочка неспроста, что у всего есть причина, нужно только быть внимательней. Кирис пытался быть внимательней. Выходило плохо.
Получалось…
Не ахти. Сейчас его больше волновало другое — кровь на ноже
Или…
Он проверял кровь тех девушек потому, что положено в подобных случаях проверять. Но ни заклятий, ни зелий не обнаружил. Тех зелий, которые можно обнаружить самому.
Он ведь пес, а не алхимик.
И да, он способен смешать толику плоти с тертыми камнями, как способен понять, что означает изменение цвета раствора, благо справочники с таблицами имелись. Вот только в суде его экзерсисы не будут иметь никакого значения. Да и зелье, которое чуть сложнее обыкновенного… хватит ли стандартного камня, чтобы зацепить какую-нибудь редкую траву?
Или остаточные эманации маленького, но опасного заклятия?
Кирис поморщился.
— Идем, — сказал он, поднимаясь, и руку протянул. Рута приняла. Правда, не сразу. Пауза была едва заметна, как и выражение недовольства, мелькнувшее на нежном ее личике. Интересно, чего она ждала? Уж не того ли, что Кирис бросится задерживать так нелюбимого ею братца?
Или вовсе убьет на месте?
Ручка была прохладной и легкой.
Девочка — милой настолько, насколько это возможно с ее некрасивым по сути лицом. Она смотрела под ноги. Вздыхала. И кажется, почти поверила, что у нее выйдет…
— Дорогая, что случилось? — эйта Ирма была в полосатом платье, отороченном лисьим мехом. Серый палантин. Бирюзовый зонт.
Тонкие браслеты на руках.
Капля помады ярким пятном. Эйта немолода, но все еще хороша, о чем знает.
— Бабушка… — всхлипнула Рута, вырывая руку. — Бабушка, я так боюсь… Йонас…
Эйта чуть отстранилась.
Не сказать чтобы внуков она не любила. Любила. По-своему. И этой любви не хватило для объятий. Или дело в том, что платье помнется? Эйта в мятом платье — это… неправильно.
— Что происходит? — Мар спускался под руку с женой.
Первая?
Вторая?
Кирис с раздражением подумал, что порой благородные сами не знают, чего им хочется. Однако следовало признать, что пара была красива. Лайме шел костюм темно-лавандового цвета, подчеркивал невероятную хрупкость ее, хрустальность.
— Происходит, — сказал Кирис, выдержав взгляд. Он никогда не позволял себе забыться: благородный эйт не снизойдет до дружбы с простолюдином. Пусть даже и называет того другом.
Благородные эйты умеют обращаться со словами.
— Я вижу, — взгляд Мара был холоден.
— Папочка! — Рута бросилась уже к отцу, чтобы вцепиться в руку его, прижаться, мелко дрожа всем телом. — Папочка, защити меня…
Представление. И девочке не хватает опыта, а потому остро чувствуется нота фальши. И Рута знает. Взгляд ее, чересчур уж внимательный для того, кто близок к истерике, не отпускает Кириса.