Портрет моего отца
Шрифт:
— Лешка где?
— Да тут гдей-то.
— Ты вот что, — сказал Лешкин отец, — кончай Наталью цеплять, поняла?
— Да кто в ней цепляется? Нужна она, бешеная…
— Леха! — позвал отец.
И Лешка сказал Кольке Бурлакову:
— Ладно, вали отсюдова, пока цел.
Прошло еще несколько дней. Раны на физиономии Коли зажили, остались только легкие царапины. В детстве всегда все легко заживает, но не все, к сожалению, забывается…
Как-то вечером он вернулся домой с рыбалки,
— Ты уроки сделал?
— Сейчас доделаю.
Коля пошел к себе в уголок у окошка.
В доме у них с той поры мало что изменилось. Только там, где сейчас стоит телевизор, стояла радиола «Урал». Над ней висели фотографии Колькиного деда, погибшего на войне, и дядьев, которых он тоже никогда не видел, и еще каких-то очень бородатых и добротно одетых прадедов и молоденьких красивых прабабушек…
Мама подошла к радиоле и поставила пластинку: «Мишка, Мишка, где твоя улыбка, полная задора и огня…»
Бабушка слушала, слушала, а потом подошла к радиоле и как хряснет крышкой, как раз в том месте, где она пела «я с тобой неловко пошутила».
— Ну зачем же вы так, мама? Мою любимую пластинку.
— Ты, может, думаешь, что у меня кубышка где-нибудь в огороде зарыта? — подбоченясь, спросила бабушка. — Нет у меня кубышки и не было никогда. И как тебе не совестно: тридцать лет, а ты все «дайте, мама, дайте». А мне, между прочим, уже седьмой десяток и руки болят. Скоро я совсем коровьи титьки держать не смогу и попросят меня из колхоза, что мне тогда? Ложиться и помирать? Или помощи ждать от тебя? Дождешься, как же…
— Мама, что же вы такое говорите!
— А то говорю, что думаю. Подарков навезла, напылила, а у самой задница голая. Да на эти денежки, что ты на подарки профукала, год можно было бы жить как у христа за пазухой!
— Ну ладно, хватит! Надоело. Не хотите дать денег, не надо. Обойдусь как-нибудь. А эти ваши разговоры в пользу бедных оставьте. Да и прошу-то я у вас ерунду какую-то, в долг. Было бы о чем говорить. Как устроюсь, сразу верну.
Коля насторожился. Оставил книги, подошел к матери. Обнял ее и тихо сказал:
— Не уезжай, ма…
— Сынок, да я ж не сейчас.
— Не уезжай, пожалуйста.
Тут она не выдержала и заплакала, стала Колю целовать, приговаривая:
— Господи, да куда же я от тебя денусь? Родной ты мой, маленький мой, любимый мой.
Так он и затих, прижавшись к матери, но краем глаза невольно видел, как бабушка открыла ящик комода, достала оттуда чистенький платочек, завязанный узелком, развязала, заслонясь спиной, послюнила пальцы. Потом узелок убрала обратно, ящик задвинула, подошла с поджатыми губами
Мама шмыгнула носом, высвободила осторожно руку, обнимавшую сына, и спрятала деньги в сумочку.
Коля вздохнул и пошел делать уроки.
Несколько позже, перед тем, как лечь в постель, он уловил минутку, когда никого не было в горнице, стянул со стола сумочку, спрятал ее под подушку и лег.
Мама подошла, склонилась, поцеловала.
— Спи, мой хороший, спи.
Когда она отошла, он нащупал сумочку под подушкой — на месте, — удовлетворенно вздохнул и уснул.
Проснулся утром. Солнце вовсю лепило в окна, птицы горланили.
Вспомнил и сразу рукой под подушку. Там было пусто.
— Мам! — крикнул. — Мама!
Вошла бабушка и села на стул, разматывая платок.
— Вставай, опоздаешь в школу. Я уж с утрешней дойки вернулась.
— А мама где?
— Уехала мама твоя. Ну-ну, ты ж мужчина. Вставай!
Дрова в печи прогорели. Он открыл заслонку, поворошил жар. Две головешки вспыхнули синеватым пламенем. Одну разбил кочергой, другая оказалась крепкой. И вдруг он отчетливо услышал знакомый до боли старушечий кашель. Сразу же вспомнился ему тот давний новогодний вечер…
Печка у бабушки никак не топилась. Она пыталась раздуть тлеющие полешки, дым вылезал из печки, слезил глаза.
Бабушка кряхтела и ворчала:
— О господи, и без того дровишки сырые, и ветер еще на тебе.
Коля стоял в дверях класса и смотрел на нее. За прошедшие шесть лет Коля вымахал в здоровенного парнягу, так что головой почти касался верхнего косяка, а плечами заслонял весь проем. Одет он был соответственно: джинсы, черный свитер, кожаная куртка — видно, мама неравно приехала.
— Ба, дай-ка я тебе помогу.
— Ох! — она вздрогнула. — Напугал. Вы чего — уже собираетесь? Так ведь рано еще. А погода-то, а? Новый год называется. Слякоть. Это в Сибири-то?! Деды переворачиваются в могилах.
— Ну, скажи еще: дырок своими ракетами понаковыряли в небе, вот и дует, — сказал с усмешкой Коля, выдирая фанеру из ящика учительского стола.
— А что ты про это знаешь? Люди поученей тебя и то сомневаются…
— Ох, бабуля, не смеши! — Коля стал фанерой махать перед раскрытой топкой. Пламя вспыхнуло, но тут же погасло, и дым повалил еще пуще, чем прежде.
— Эх-х ты, помощничек.
В класс ввалились все ребята во главе с Лешкой Горбатовым, из которого вышел крепкий коренастый паренек, от прежнего только вихры остались. Девочки и ребята тащили с собой коробки с елочными игрушками, магнитофон, рулоны с плакатами и рисунками.
— Выволакивай парты в коридор! — распоряжался Лешка. — Фу! А надымили-то, задохнуться можно. — И рванул окно так, что затрещала бумага, которой оно было заклеено.
В окно ворвался ветер, закружились снежинки.