Портрет моего отца
Шрифт:
Коля подскочил к Лешке, оттолкнул его от окна.
— Ты соображаешь? Охламон! Люди уродуются — печи топят, а он выстуживает.
— Кто охламон? Кто охламон? — попер на него Лешка.
Но тут меж ними встала девочка — так, ничего особенного, среднего росточка, стриженая, курносая — уперлась ладошками в обоих и растолкала.
— А ну, петухи, довольно! Ты, Лешка, давай парты таскай, а ты — в окошко за елкой, все равно она в дверь не пролезет, каждый топчется исключительно сам по себе, но это так казалось только
Колина мама тоже пришла. Она была все еще красива, даже не располнела почти. Но что-то едва уловимое изменилось в ней. Как-то суетливее и неувереннее стал ее взгляд, немного больше чем надо кривились губы в усмешке, и в опущенных плечах чувствовалась какая-то усталость.
Подошла учительница и встала рядом с ней.
— Все-таки так нельзя, — сказала учительница.
— Что? — спросила Колина мама.
— Я говорю, нельзя так баловать детей. Слепая родительская любовь может погубить ребенка.
— Это вы про меня? — спросила Колина мама. — А почему вы решили, что у меня слепая любовь? Я вижу, что люблю, пускай на пего все глядят и завидуют.
— Вы шутите, конечно, я понимаю.
— Нет, я не шучу. Чехов сказал: «В человеке все должно быть прекрасно — и лицо, и одежда».
— Да ничего такого Чехов не говорил, — сказала учительница. — Это доктор Астров сказал-
— Да? А нас учили, что Чехов.
— Если все глупости, которые говорят персонажи Антона Павловича, начать цитировать…
— А я вам вот что скажу — это не глупость. Любить своего ребенка и делать для него все, чтобы он… чтобы он никогда не чувствовал, что он чем-то хуже других, по-моему, это вовсе даже не глупость. Извините.
Тут как раз зазвучало танго, и Колина мама отошла от учительницы, которая качала головой, глядя ей вслед.
Колина мама подошла к своему сыну и церемонно пригласила его на танец. Он засмущался было:
— Пусть сначала ответит за охламона!
— Я тебе отвечу, отвечу.
— Все, — сказала девочка. — Ты — сюда. а ты — туда.
Лешка подхватил парту. Коля выпрыгнул в окно и вскоре вернулся через окно с большой и пушистой елкой.
Его и елку встретили криком «ура!» Дрова у бабушки на сквозняке так разгорелись, аж печка гудела!
— Машенька! — окликнула девочку бабушка. — Скажи, пускай теперь окошко прикроют, хватит уже.
— Сейчас, — ответила Маша и приказала: — Леша, закрой окно.
Леша стал закрывать окно и встретился взглядом с Колей, с ехидной такой улыбочкой.
— Ладно, за мной не пропадет, — сказал Леша.
— Смотри, с долгами в старом году рассчитываться надо.
Девочки наряжали елку. Кто-то запустил магнитофон.
Коля увидел, что бабушка еще здесь, подхватил ее и закружил
— Ох! Да что ты! Пусти, окаянная твоя душа!
Наконец он поставил ее па землю.
— Спасибо, ба. А какая же ты легкая стала.
У бабушки голова кружилась, и она пошла, держась за стенку.
В дверях стояла учительница, пополневшая за эти годы и ставшая уже директором школы, еще учителя и родители.
— Бурлаков, — с укоризненным вздохом сказала учительница. — Опять Бурлаков.
Потом были танцы. Если это, конечно, можно так назвать. Родители сидели или стояли вдоль степ, а ученики топтались под музыку посреди зала. Казалось, что
— Да ну…
Но она дернула его за руку, подхватила и повела. Она была па две головы его ниже, по держала парня крепко, и получалось даже, будто это он сам ведет. И станцевали они классно, с переходами и разворотами, настоящее танго. Никто и не решался с ними тягаться. Только Лешка пригласил Машу, но она отказала молча и еще покрутила пальцем у виска, мол, совсем не соображаешь, и первая захлопала, когда Коля отводил маму па свое место.
— Вот так, — сказала Колина мама учительнице и вышла.
Коля выскочил за пей па улицу, увидел, как она, ссутулив плечи, шла по тропинке к дому, хотел окликнуть, по сдержался.
Подошел Леша, кивнул в темноту:
— Пошли?
— Пошли.
Маша бегала, искала их по всей школе.
Нашла их в умывалке. Они поливали друг другу из кружки, смывая кровь с разбитых носов.
Маша постояла, глядя на них, потом сказала:
— Дураки.
— Ладно, иди гуляй, — сказал Алеша.
— Чао, — прогундосил в распухший нос Николай.
Когда он вернулся домой, мама сидела у зеркала. Перед ней стояла раскрытая деревянная шкатулка, в которой были ее сокровища: какие-то лоскутки, чьи-то волосы, завернутые в бумажку, старые фотографии и, конечно, письма. Некоторые были вынуты из конвертов — наверно, она их читала.
У стены потрескивала включенная радиола, пластинка не крутилась — адаптер уперся ей в середку.
— Хорошо погулял? — спросила мама.
— Хорошо.
— Оно и видно. — Она вздохнула. Николай подошел к радиоле. — Не выключай.
Лучше смени пластинку. Вон ту поставь. Во-о-он ту, третью с краю.
Коля поставил пластинку:
…пачке старых писем мне случайно встретилось одно, где строка, похожая на бисер, разлилась в лиловое пятно. Что же мы тогда не поделили?Бабка заворочалась на печи, закряхтела:
— Опять завела. Опять себя накручиваешь? Разобью я эту шарманку, а коробку твою с бумаженциями спалю!