Портрет моего отца

Трунин Вадим Васильевич

Остановились у нового многоэтажного кирпичного дома на тихой улице.

— Ну вот, приехали, — сказала мама.

Леонид Максимович перегнулся и открыл ей дверцу.

— Вы идите, а я поставлю машину и принесу чемодан, — сказал он.

— Хорошо, Ледик, а ключи?

— У тебя же свои.

— Ах, да.

Когда они поднимались в лифте, мама сказала:

— Он работает на строительстве. Очень много работает.

Обитая искусственной кожей дверь была заперта на три замка, и маме пришлось повозиться с ними, пока открыла.

—

Надо ему сказать, чтобы сменили нижний замок. Все время заедает. Проходи. Раздевайся. Ты прости, но только сапоги надо снять. Эти проклятые ковры так трудно чистить.

Коля снял шинель и повесил на вешалку с зеркалом. Мама еще раньше сняла и убрала в стенной шкаф свою шубку, быстро переобулась в тапочки с белым мехом. Коля сел на пуф, обтянутый той же искусственной кожей, стянул сапоги, размотал портянки и торопливо засунул их в голенище поглубже. Остался в носках. Пока снимал сапоги, успел рассмотреть длинный и стерильно чистый коридор со стенными шкафами, дверцы которых были тоже обтянуты кожей, эстампы на противоположной стене между дверьми. Дверей было много, но Коля разобрался, что комнат, по-видимому, было две.

— Я тебе сейчас Ледика старые тапочки дам, — сказала мама и поставила перед ним вельветовые тапки со смятыми задниками. Коля вздохнул и сунул в них ноги.

— Проходи сюда, — сказала мама, открывая одну из дверей.

В просторной комнате па полу лежал толстый ковер. Мягкий свет сквозь золотистые шторы освещал полировку мебели. За стеклом серванта был виден искрящийся водопад хрусталя. В шкафу напротив — строгие ряды подписных изданий. Плюшевый диван и кресло уютно окружали журнальный столик, на котором сверкала идеально чистая пепельница. В углу стоял большой телевизор, а рядом с ним — длинная тумба заграничного радиокомбайна.

— Вот так мы живем, — сказала с неопределенной интонацией мама и добавила, перехватив взгляд сына: — Ледик обожает музыку.

— Я это уже усек.

— Он тебе не понравился? — встревоженно спросила мама.

— Я этого не сказал. Да что он, девушка, что ли, чтобы мне нравиться?

— Да, конечно. — Мама села в кресло и посмотрела на сына. — А ты стал мужчиной. Садись, что стоишь?

Коля сел в кресло напротив. Спросил:

— Тебе хорошо с ним?

— Понимаешь, мне с ним спокойно. В общем, хорошо, да, потому что спокойно. Это очень важно для женщины. — Помолчала и добавила: — Он мне не изменяет. Я тоже. Я его уважаю… В молодости я наделала много глупостей… — Она осеклась.

Из коридора донесся звук отпираемых замков. Мама вскочила.

— Ох, я забыла совсем! — и выбежала из комнаты.

Коля остался один. Сидел и слушал, как кряхтел, раздеваясь, и о чем-то тихо переговаривался с матерью Леонид Максимович. Наконец он вошел. В тапочках. Сел в кресло, из которого только что встала мама, вздохнул:

— Устаю, как собака.

Мама внесла вазу с гвоздиками, поставила на столик.

— Сейчас будем обедать. — Она собралась было уйти, но Леонид Максимович задержал ее за

руку.

— Подожди. Посиди с нами немного.

Давайте сначала обсудим наши дела, чтобы потом уже не возвращаться к ним и отдыхать спокойно.

Мама присела на подлокотник его кресла.

— Мама мне много рассказывала о вас, Коля. Я знаю, что вы хорошо работали на БАМе, это вам большой плюс. Специальность у вас дефицитная пока. С этим все в порядке. Работу я вам уже подыскал. На стройке. Если не лодырничать, у меня можно зарабатывать до трехсот в месяц и более. Жить будете у нас. Но это недолго, я думаю. Мы строителей обеспечиваем квартирами в первую очередь. Так что, пока обживетесь, присмотрите себе невесту, что ж — дело молодое, куда от этого денешься? А там и квартира поспеет. Вот такая программа. Есть возражения?

— Нет, — сказала мама и посмотрела на сына.

— В принципе нет, — сказал Коля.

— Ну вот и отлично. Правда, есть одна небольшая загвоздка. К сожалению, я не могу вас к себе прописать. Мы с вашей мамой не зарегистрированы. На это есть свои причины. Только не думайте что-нибудь такое, вроде законной жены и плачущих детишек. Я ни с кем и ничем не связан, кроме вашей мамы, я ее люблю, но… Пока дела обстоят так, как есть. Мама прописана в общежитии. Но ничего, это я как-нибудь улажу. Ну, а теперь будем обедать.

Обедали в кухне. Молча.

Потом вернулись в большую комнату и молча слушали музыку с заграничного магнитофона.

За окнами было уже темно. Леонид Максимович выключил магнитофон и зевнул.

Коля еще раньше приглядел гитару за шкафом в углу у окна. Достал ее.

— Мама, спой.

— Что ты, Коленька. Я не пою. Леонид Максимович любит хорошую музыку. Он говорит, что я пою по-деревенски. — Она почему-то рассмеялась.

Коля стиснул зубы, но промолчал и убрал гитару на место.

Леонид Максимович встал:

— Завтра рано вставать. Извините. Спокойной ночи. — И вышел.

Мама посмотрела на сына, прикусила губу и отошла к окну.

Коле постелили на диване. До рассвета он лежал с открытыми глазами, потом встал, нашел штаны и гимнастерку, вынул из кармана блокнот и ручку, вырвал листок. «Мама», — написал он. — «Мамочка! Не сердись. Я рад, что тебе здесь хорошо и спокойно. А я уеду. Я тебе напишу. Целую тебя. Коля». — Подумал и приписал: «Привет Леониду Максимовичу».

Леонид Максимович вышел в коридор, когда Коля пытался открыть замки. Он стоял в халате, прикрыв за собой дверь в спальню. Помолчал, потом тихо сказал:

— Что ж, так наверное лучше. — Отпер двери и вышел следом за Колей на площадку. — Вы за маму не волнуйтесь, Коля. Я сделал все, чтобы с ней ничего не случилось.

Коля кивнул и сказал:

— До свидания.

— Прощайте, Коля.

Потом опять была дорога через бесконечные леса и горы.

На кладбище он с трудом нашел могилу бабушки. Надпись на покосившемся кресте почти совсем смыли дожди.