Портрет Невидимого

Плешински Ханс

Может, с чуть большим благоговением, чем если бы у меня под рубашкой не было красных пятен, осматривал я кафедральный собор. Я уже знал: невзирая на эти признаки близкой смерти, больные редко впадают в истерику — или такие припадки длятся недолго. Истерика требует слишком много сил и вскоре начинает казаться чем-то мелочным в сравнении с вечностью, с тем невыразимым, что нас ждет. У всех, кого я видел на улице, впереди был один и тот же путь — теперь мне предстояло пройти по нему, и пройти преждевременно. Что избавляло меня от тягот старости — одиночества, поздней потери любимого человека.

Все это, как будто,

было давным-давно объяснено в книгах. Я тоже это понимал и только боялся впасть в отчаянье, не предусмотренное моим внутренним распорядком. Неужели лишь пессимисты, усталые меланхолики не ошибались в толковании жизни?

Конечно, я мог бы покончить с собой, чтобы избежать долгой и мучительной агонии. Но я знал, что если умру я, то совершит самоубийство и Фолькер. Его отчаянье ужасало меня сильнее, чем собственное небытие. Я не чувствовал себя вправе способствовать его гибели.

Что за скверные мысли? — спрашивал я себя в эрфуртских переулках. Какая сила загоняет тебя во тьму? Как теперь из этой тьмы выбраться? Есть ли еще надежда? Этого слова — «надежда» — лучше вообще не упоминать. Такая самонадеянность неоправданна.

По отношению к внешнему миру ты должен как-то функционировать…

Я допускал мысль, что не успею дописать свой роман. И решил включить в него главу с завещанием одного из главных персонажей, чтобы оставить после себя хоть что-то, соразмерное, на мой взгляд, происшедшему: последнее, обретшее законченную форму послание.

Я не хотел — пока это зависит от меня — тускнеть. Потому что встречал многих мужественных больных, любивших жизнь гораздо больше, чем те, чей жизненный горизонт еще не затянулся тучами. Главное — не сдаваться.

Теоретические разглагольствования…

Эрфурт — чужбина? Нет. Нежнейшая родина. Чужбина — по ту сторону горизонта.

Хотелось пить. Выпил что-то. Голода я не чувствовал, но знал, что пора перекусить. Купил сухарики. Сидел, похожий на привидение, на Соборной площади, среди припаркованных машин и мопедов. Наверняка даже улыбался.

У большинства жителей Тюрингии, жалующихся на трудности переходного периода, впереди совсем другое — по количеству лет — будущее, чем у меня. Они еще выпьют за наступление нового тысячелетия…

Заночевал я в Эрфурте, благо инфекция пощадила мое лицо и руки. Бежать отсюда не имело смысла. Гостиничный номер, через окна которого врывался грохот трамвая, был вполне подходящим местом, чтобы вместить мои тревоги, страхи, обрывки снов. И даже мысль о завтраке: гэдээровском бутерброде на тарелке с логотипом «Mitropa». [209]

209

«Mitropa» (Среднеевропейское акционерное общество по обслуживанию спальных вагонов и вагонов-ресторанов) — компания, основанная предпринимателями из Германии и Австро-Венгрии в 1916 г.

На следующее утро, измученный лихорадкой и страхом, я все же потащился в замок Вайсенфельс на реке Заале. Именно там когда-то открыли музыкальное дарование мальчика, игравшего на органе в капелле, — Георга Фридриха Генделя. В пространстве замка к жизни моей добавился еще один прекрасный момент. Музыка Генделя — с тех пор как я, будучи подростком, случайно ее услышал —

стала для меня вторым позвоночником. Ее отчетливые структуры, поразительные мелодические вариации бессчетное число раз очищали и укрепляли мой дух. Гендель правдоподобно соединил в одно целое многообразный земной мир, душевные потрясения и Бога, незримо управляющего всем этим. Генделевские звуки всегда значили для меня: «Входи, здесь возносят хвалы и жалобы».

Теперь замковая капелла использовалась под угольный склад.

Поскольку ни сторожей, ни посетителей не было, я сам распахнул двери старинной герцогской резиденции. [210] И нашел опустевший спальный покой одного из здешних правителей.

Сотрясаемый ознобом, хотя стояло лето, поехал я назад в Мюнхен. С помощью аспирина подавил это недомогание, оцененное мною как первое проявление болезни. Но очень скоро, думал я, мне так или иначе придется пойти к врачу, то есть выслушать, не моргнув глазом, смертный приговор.

210

Замок Вайсенфельс — в 1657–1747 гг. резиденция герцогов Саксен-Вайсенфельских.

Сегодня мне легче говорить о своих тогдашних переживаниях, поскольку медицина добилась значительных успехов и смерть ВИЧ-инфицированного — в Европе — перестала быть абсолютной неизбежностью.

Как после каждого путешествия, я нашел дома молоко, свежий хлеб и букет цветов. Как всегда, мы с Фолькером встретились за ужином, чтобы обменяться новостями. Дом, поддержка — все это я снова обрел.

— В Лейпциге, говорю тебе!

— Потребуется еще двадцать лет…

— Бродить в одиночестве по замку Вайсенфельс — такое больше не повторится.

— А ты заметил, что с машины свинтили задний щиток?

— Правда? В Коттбусе у меня чуть было не дошло до сексуального приключения.

— Не желаю слушать! — решительно отмахнулся он. (Интимные отношения между нами давно закончились, но Фолькер по-прежнему ревновал.)

— Повар, русский. Он и понятия не имеет, что значит безопасный секс…

— С примесью татарской крови?

— Об этом я не спрашивал.

— Как выглядит Дрезден?

— Там есть, что реставрировать. Я пожертвовал десять марок на восстановление дворца Ташенберг.

— Кто же там жил?

— Ну, скажем… Любовница Августа Сильного, очаровательная графиня Козель, которая хотела застрелить короля шведов Карла XII, провела пятьдесят лет в тюремном заключении и уже в старости стала жрицей Осириса.

— Мне нужно вступить в контакт с «Баухаусом» в Дессау. [211]

— Что ж, давай, Фолькер. Искусство теперь будет востребовано.

— Лазанья здесь слишком вязкая.

— Может, дело в твоих зубах?

211

Комплекс зданий, построенных в 1925–1926 гг. по проекту Вальтера Гропиуса: школа художников, архитекторов и дизайнеров «Баухаус». С 1994 г. в зданиях располагается Фонд «Баухаус» города Дессау, занимающийся сохранением и пропагандой культурного наследия «Баухауса».