Портрет Невидимого
Шрифт:
— Есть же компетентные коллекционеры.
— Большинство из них коллекционирует то, что известно.
— Что ж, пусть узнают нечто для них непривычное.
Я оставил всякую надежду на материальное благополучие Фолькера. В наше время бесполезно объяснять кому-либо, что человек может полагаться лишь на свою судьбу и при этом никогда не впадать в уныние, что человек этот разговаривает с директорами банков, интересующимися искусством, так, словно нет никакой разницы между ним, с опозданием вносящим плату за снятую квартиру, и владельцем роскошной виллы. Непостижимо, но Фолькер ощущал себя (в сравнении с Анри де Тулуз-Лотреком, постепенно спивавшимся, или с Винсентом Ван Гогом, которому приходилось выпрашивать тарелку теплого супа) человеком вполне благополучным, находящимся на подъеме, занимающим в мироздании определенное, устраивающее его место. «Если удастся продать карандашные наброски, я получу комиссионные».
Его
Я не придал должного значения словам Фолькера, сказанным в связи с «Живыми мишенями»:
— Процесс возникновения картин был уникальным. Энде на целые дни запирался в мастерской, куда не проникал ни единый луч света. Картины складывались перед его внутренним взором. Как только обдумывание композиции завершалось, художник прикреплял карандаш или кисть к карманному фонарику и начинал писать в маленьком круге света, одну деталь за другой.
Он показал мне еще одну, ночную картину: [235]
235
Имеется в виду картина «Со стрелой» (1929/1935).
— Видишь: земля пуста. На небе лунный серп; трое мужчин летят со стрелой, едва к ней прикасаясь, в небесные эмпиреи. Тут есть и сюжет, и люди, и символы — но все это не поддается однозначному толкованию. Живопись Эдгара Энде то ли примитивнее, то ли, наоборот, глубже, чем у Дали, чьи текучие циферблаты расшифровать легче.
— Все ли надо истолковывать?
— Нет.
— Ты уже весь — огонь и пламя.
— Не злоупотребляй высоким слогом.
Мой друг решил начать с Восточной Германии. Цвиккау, Кемниц, Бад-Франкенхаузен в Тюрингском лесу — все эти города с их культурными учреждениями давно и почти полностью разорились. Храмы муз там прозябали, словно обреченные на смерть. Картины, висевшие в музейных залах с потертыми банкетками, где кондиционеры вообще отсутствовали, радовали посетителей и в 1910-м, и в 1960-м году. Один прибрежный ландшафт Макса Либермана [236] и несколько полотен, изображающих в разных вариантах прокатный цех социалистического завода, представляли все современное искусство. На новые выставки — с работами Георга Базелица или фотосериями Синди Шерман [237] — денег катастрофически не хватало. А после шестидесяти лет изоляции от западного искусства, которое они всегда ценили больше восточного, руководители музеев уже не могли отличить современные шедевры от хлама, сигналы новой эпохи — от мыльных пузырей. На экране монитора — пять стульев, поставленных в круг, потом те же стулья, но перевернутые… Высказать свое мнение трудно…
236
Макс Либерман (1847–1935) — немецкий художник и график, один из крупнейших представителей импрессионизма за пределами Франции; глава берлинского Сецессиона; в 1920–1933 гг. — президент берлинской Академии художеств.
237
Георг Базелиц (наст, имя Ханс-Георг Керн; р. 1938) — немецкий живописец, график и скульптор; неоэкспрессионист, один из основоположников стиля «новые дикие». Синди Шерман (р. 1954) — американский фотограф, фотографировала в основном себя.
В этот вакуум, в атмосферу вечного «переходного состояния» как раз и вломился Фолькер. С «Живыми мишенями» Эдгара Энде и с его же картиной «Барка», на которой набившиеся в жалкое суденышко люди пытаются подчинить себе Луну. А до этого были оживленные телефонные переговоры между Мюнхеном и Восточной Германией.
— Музей в Цвиккау раздобыл десять тысяч марок.
— Прекрасно!
— А в Бад-Франкенхаузене пока только ищут деньги.
Я вызвался сопровождать Фолькера. В багажном отделении и на заднем сиденье «гольфа» лежали образцы «магического реализма». Мы решили сэкономить — обойтись без услуг транспортной фирмы. В мотеле «Софиенберг» недалеко от Байрейта ненадолго остановились, чтобы выпить кофе и перекусить франконскими колбасками. По радио (пока мы его не выключили)
238
Речь идет о 1993 г.
— Мы должны вновь открыть давно позабытое. То, что нравилось публике в 1750-м году, не может быть таким уж плохим. Мне надоело все великое, значимое, превозносимое до небес: многие произведения считаются великими лишь потому, что их вновь и вновь воспроизводят. Лучше помпезная месса Иоганна Адольфа Хассе, [239] чем неизменный Моцарт.
Я поймал на себе недовольный взгляд и продолжил:
— Жизнь должна быть прорывом в неизведанное.
— Где десять труб постоянно играют одну и ту же мелодию?
239
Иоганн Адольф Хассе (1699–1783) — немецкий композитор, автор многочисленных опер-сериа.
— Этим приемом, возможно, Хассе предвосхитил минималистскую музыку.
Поездки, помимо всего прочего, отвлекали нас от очередных неудач на литературном поприще.
— До меня дошли слухи, что Рут Клюгер [240] прочла только половину текста. Ее рецензия, говорят, — обычная халтура по заказу издательства.
— Пусть эта пожилая честолюбивая дама критикует у тебя в книге что ей угодно. Ее научная репутация сильно завышена, известность она получила благодаря своим трогательным детским воспоминаниям. [241]
240
Рут Клюгер (р. 1931) — американская германистка и писательница; родилась и выросла в Вене, вместе с матерью находилась в нацистских лагерях, но незадолго до конца войны совершила побег; в 1987 г. эмигрировала в США, с 1988 г. — внештатный профессор Гёттингенского университета.
241
Имеется в виду автобиографическая книга «Жить дальше. История одной юности» (1992).
— Тем не менее мне это неприятно.
— Работай, целуйся с кем хочешь, наслаждайся едой и не думай ни о чем плохом… Не пропусти поворот на Цвиккау-Ост!
Я предложил ему шоколадку, он отказался. Там, где новехонький черно-желтый гербовый щит отмечал границу свободного государства Саксония, мы ненадолго остановились. Мой друг сфотографировал меня под гербом: как я, растроганный воспоминаниями, целую саксонскую землю, которая породила Августа Сильного со всеми его любовницами, дрезденский Цвингер и утонченную придворную культуру dolce vita. [242] Водители грузовиков сигналили, когда замечали меня — стоящего на коленях в траве у обочины автобана.
242
Сладостная жизнь (ит.).
— Они думают, ты блюешь.
В Саксонии люди умели устраивать праздники. — Я снова сел в машину. — Такая легкость — с широким кругозором — нам больше не доступна. Само собой, Саксония постоянно балансировала на грани банкротства. Но что с того? Дрезденский карнавал был единственным в своем роде. На нем веселился и простой народ.
— Поехали! — Фолькер включил зажигание. — Фрау доктор Луттер нас уже ждет.
Тут мы вспомнили, что с час назад миновали бывшую границу ГДР, даже этого не заметив.
— Штангенгрюн — Оберкриниц.
— Как-как?
— Поворот на другое шоссе!
Когда мы путешествовали вдвоем, нас окрыляла каждая забавная мелочь.
Правда, новые бензоколонки, которые под капиталистическим логотипом по-прежнему предлагали бензин «Минол», производили гнетущее впечатление. Дело в том, что в улучшение дорог на Востоке поначалу вкладывались большие деньги. Со здешними шоппинговыми милями — где продавались самые разные напитки, плюшевые мишки и порножурналы, а сеть закусочных «Рудные горы» работала круглые сутки — старые западногерманские мотели конкурировать не могли. Где-то вдали уже замаячила возможность кардинального изменения нынешней ситуации: на Востоке будут превосходные автобаны, обновленные (или сохранившиеся в неприкосновенности) старинные города, новая Германия; на Западе же — осыпающиеся постройки времен послевоенного халтурного строительства.