Портрет с девятью неизвестными
Шрифт:
Его босые ноги тонули в мягком ковре, когда он начал нервно ходить по комнате. Запах угля и алкоголя обострял ощущение замкнутости, вызывал лёгкое головокружение. Леон бросил взгляд на стол в поисках выпивки, но там стояла лишь бутылка, опустевшая после ночи, полной размышлений.
Едва уловимый звук разорвал напряжённую тишину – скрип двери. Леон замер. Полоска света прорезала темноту, заставляя комнату на мгновение ожить. Его сердце забилось быстрее.
Кто мог быть здесь, в этот час?
Дверь открылась
Её появление было одновременно неожиданным и странно уместным. Она стояла, замерев и задержав взгляд на Леоне. Лёгкая улыбка тронула её губы, но в глазах читалась какая-то тревога.
– Леон, – произнесла она почти шёпотом, тихим, но уверенным.
Он смотрел, не веря своим глазам.
– Катрин? Почему ты здесь?
– Я не могла заснуть, – сказала она мягко, подходя ближе. – Всё думала о тебе.
Её пальцы, холодные и трепетные, скользнули по его щеке. Этот простой был невероятно нежным. Его дыхание участилось.
Катрин подошла ещё ближе. Её лицо оказалось так близко, что Леон почувствовал тепло её дыхания. Поцелуй был робким, почти невесомым, полным боязни нарушить что-то хрупкое между ними. Но в этом лёгком прикосновении скрывалось больше страсти, чем в любых словах.
Их тела тянулись друг к другу. Руки Леона обвили её талию, притягивая ближе. Он чувствовал, как её сердце бьётся так же быстро, как и его собственное. Её тонкая ночная рубашка скользнула вниз, открывая её обнажённое тело, освещённое холодным лунным светом.
Катрин была прекрасна, как древняя статуя, но в её движениях чувствовалась живая, необузданная страсть. Леон накрыл её губы своими, в поцелуе, полном жгучего желания. Их дыхание смешалось, превращаясь в единый ритм, который затмил собой всё остальное…
На следующее утро мягкий свет едва пробивался сквозь густые облака, обволакивающие «Ля Вертиж». В зале для завтраков царила тишина, нарушаемая лишь скрежетом ножей и вилок по тарелкам и приглушёнными разговорами. Внешне всё казалось обыденным, но чувствовалось, что гостям нелегко расслабиться.
Катрин Лаваль сидела в центре стола, сжимая чашку с чёрным кофе. Она глазами скользила по собравшимся, фиксируя малейшие детали их поведения. Филипп Готье лениво помешивал ложкой чай, бросая задумчивые взгляды на окна, за которыми туман тяжело опускался на склоны гор. Жанна Дюваль, обычно собранная, казалась особенно задумчивой: её взгляд то и дело прилипал к стенам, будто она искала что-то невидимое. Софи и Антуан Делькур говорили шёпотом, но их короткие фразы скорее напоминали формальность, чем живой диалог.
– Прошлой ночью мне совсем не спалось, – внезапно сказала Жанна, нарушив тишину. Её голос был негромким, но сразу
– Думаю, не только вам, – отозвался Филипп, поставив чашку на блюдце. – Этот отель… он словно давит на грудь, даже во сне. Хотя, может, это просто высота.
– Или картина, – добавила Катрин, подняв глаза от своей записной книжки.
Слова вызвали лёгкое напряжение. Никто не хотел открыто обсуждать полотно в вестибюле, но оно явно запечатлелось в их мыслях.
Тишину прервал скрип двери. В зал вошёл Пьер Моро, безупречный, как всегда. Его лёгкая улыбка выглядела привычной, но в глазах не было усталости, контрастирующей с измученными лицами гостей.
– Доброе утро, господа. Надеюсь, вы хорошо отдохнули, – произнёс он, садясь во главе стола.
– Не уверен, что здесь вообще можно отдохнуть, – лениво заметил Филипп, потягивая чай. – Ночью было слишком тихо. Даже ветер затих, как перед бурей.
– Тишина бывает обманчивой, – мягко ответил Пьер, отодвигая тарелку с круассаном. – Но и в ней есть своя красота.
Пауза затянулась, пока Катрин не нарушила молчание:
– А где Леон? Я не видела его с утра.
Её вопрос повис в воздухе, вызвав обмен встревоженными взглядами. Софи прикусила губу, Антуан нахмурился, а Жанна отвела глаза, будто избегая темы.
– Может, он просто спит, – заметил Филипп. – У него, кажется, была… насыщенная ночь.
– Или ушёл в деревню. Решил прогуляться, – добавил Антуан, стараясь разрядить обстановку.
Но никто не был уверен в этих версиях. Даже Пьер смотрел на пустое месте Леона чуть дольше, чем следовало.
– Наш персонал проверит, всё ли с ним в порядке, – сказал он невозмутимо. – Уверен, месье Буше ценит уединение. Вдохновение часто приходит в одиночестве.
Настороженность в его голосе не ускользнула от гостей. Катрин нахмурилась: её журналистский инстинкт подсказывал, что за словами хозяина скрывается больше, чем он говорит.
Разговоры за столом постепенно угасли. Гости ели и пили кофе машинально – их мысли витали далеко. Периодически кто-то бросал взгляд на дверь, словно ожидая, что Леон войдёт с очередной громкой репликой. Но дверь оставалась закрытой, а тишина – все такой же угнетающей.
Внезапно резкий скрип снова нарушил молчание. В дверях появилось смертельно бледное лицо служанки. Её руки заметно дрожали. Она склонила голову к Пьеру, избегая смотреть ему в глаза.
– Месье Моро, простите за беспокойство, но… это срочно, – её голос дрожал, выдавая страх произнести ЭТИ слова.
Пьер поднял глаза, и его лицо, обычно безмятежное, напряглось едва уловимым усилием. Он аккуратно сложил салфетку, положив её рядом с тарелкой, и поднялся:
– Прошу меня извинить, господа, – сказал он ровным голосом все с теми же нотками напряженности. – Я ненадолго.