Портрет с одной неизвестной

Очаковская Мария Анатольевна

– Так ты думаешь, что все напрасно?

– Я этого не говорила. И потом, если бы я так думала, я с тобой бы тут не сидела. Мне кажется, что потревожить, так сказать, гнездовья стоит. В Грабари сходить, переговорить с Третьяковскими. Может, даже в Питер смотаться. Там, кстати, всегда была отличная экспертная база.

На том они и порешили. Мира, набросав примерный список имен с телефонами и пожелав Павлу удачи, помчалась на очередную презентацию, выкрикнув уже на ходу:

– Я кому смогу позвоню…

Тонкие шпильки звонко застучали по тротуару, в толпе в последний раз мелькнул бледно-розовый костюм femme d’affaire. Мира ушла, Павел остался сидеть. Поизучав какое-то время длинный список незнакомых фамилий, он подозвал официанта

и заказал себе Б-52.

«Ну что? Сиди не сиди, а начинать надо», – так обычно говорят на деревенской свадьбе. На одной такой Павел как-то случайно оказался, будучи на практике под Гороховцом. Правда, там после этой фразы идут за штакетиной из забора…

У него в плане было другое. Собственно отработкой плана, точнее, Мириного списка, Павел в последнее время и занимался. На сегодня, хотя и с оговорками, у них была запланирована четвертая по счету встреча с одним из столпов московского арт-бизнеса.

– Ну все, он вернулся, едем, только давай на мне, – скороговоркой выпалила Мирка, – я за тобой заскочу. Это в Подмосковье. Эх, ехать будем полдня.

28. Утро художника Вадима Некрасова

Москва, август 200… г., гуашь/картон

Вадим Некрасов стоял в ванной перед зеркалом и, держа в руке крем-пудру, разглядывал желто-фиолетовый синяк под правым глазом. Тот держался стойко уже пятый день, только менял окрас и, казалось, сходить не собирался. Всхоленная и взлелеянная прежде бородка торчала клокастой мочалкой. Сегодня, если бы не в высшей степени странный звонок, Вадим спокойно остался бы дома.

Идиот, зачем он только поднял трубку! И вот теперь надо бриться, одеваться, выходить из дома, а как, спрашивается, выходить с таким бланшем под глазом и тащиться куда-то на «сучье болото» к следователю, чтобы давать какие-то никому не ведомые показания. Что он вообще может показать, кроме синяка? Чего они от него хотят! Украли картину, сочувствую, а при чем здесь он? Всю или почти всю прошлую неделю он пил и ничегошеньки не помнит. Tabula rasa [6] , в чистом виде.

6

Чистая доска (лат.).

Выходить на улицу не хотелось до судорог. Внутри в животе все ухало и булькало. Глухая, ноющая под правым ребром боль отдавала в поясницу. Одолевала чудовищная отрыжка. Но на все это можно было махнуть рукой, если бы не похмельная тревога и гипертрофированное чувство вины…

«Боже мой! Зачем… зачем, спрашивается, я тогда выпил? Ведь знаю же себя, сколько раз проходили. Одним днем дело не закончится. Стоит только одну малюсенькую рюмочку опрокинуть, буквально пробку понюхать, и пошло-поехало, целая неделя ухнет в эту проклятую прорву. Ведь полтора месяца держался, ни капли в рот, даже курить меньше стал, работал, как негр на плантации, и заказы пошли.

И надо же было в такой штопор войти… а все эта фрейдовщина, Наташкина выставка, будь она неладна. Не пошел бы на нее – ничего бы и не было. А теперь что… Главное, я действительно ни хрена не помню. Первые два дня, как вернулся с той самой дачи – Милочки-югославочки подружки, – у меня были гости. Народу натолкалось, как мух у варенья, приходили, пили, уходили, пили. Сашка Николаев был с Мареком и еще каким-то скульптором, Туся с какой-то красноволосой, или это Туся была с красными волосами, вроде еще кто-то был, да и Светка люберецкая – эта, как штык, на любой тусе, даже сомневаться нечего. Ох, и натолок же я ерунды! Что говорил? Лучше не вспоминать… кого на х… послал, кому в морду дал… хотя, судя по синяку, по морде получил сам. Вот придурок! Отчетливо помню, что звонил Милочке. Ну а дальше… все пошло по привычной схеме – пил в одиночку и из дома не выхо… или

все-таки выходил? Кто же тогда ходил за бухлом? Светка? Или, может, Сашка…»

В последний раз обмакнув палец в бежево-розовый тональный крем и намазав синяк, Вадим закрыл крышку, она была с трещиной – и Светка, это же она ее оставила (?), завернула баночку в бумажку, – на ней-то и остановился взгляд Вадима. Почему-то сразу закололо сердце. Муть подступила к горлу.

На клочке бумаги его рукой, довольно подробно, была нарисована схема проезда к какому-то дому. В голове заскрипели тяжелые жернова. Вадим растер виски и мочки ушей. Сунув под язык валидол, а мобильный в карман, титаническим усилием воли Вадим заставил себя открыть входную дверь.

Боже милостивый! Так это же та самая подружки Милочки дача – вдруг вспомнил Вадим и тяжело опустился на стул в прихожей.

29. Кто тут?

Жанровая сцена, август 20… г., смешанная техника/бумага

Было около одиннадцати утра, когда Светка подошла к дому Эдика и, стрельнув глазом на окна третьего этажа, решительно взялась за ручку двери. Он наверняка, гад, еще дома. А к телефону не подходит, потому что жмот и, как всегда, денег ей должен. Она трезвонила ему и на обычный паролем, и на мобилу, а уж эсэмэсок наотправляла целый вагон. Все мимо кассы. Гад молчал.

Вот угораздило же ее вляпаться! И что только она в нем нашла? Уже полтора года Светка тянула эту лямку. Сколько раз зарекалась, что в последний раз, сколько раз себе говорила – ничего хорошего с ним не выйдет, нечего ей тут искать, он жучара, каких свет не видывал, а ей уже двадцать семь и давно пора замуж. Даже Ларка, корова, и та полгода назад замуж вышла, и, как девки говорят, она уже на пятом месяце. Да, детей Светке тоже хотелось. И замуж хотелось. Только не абы за кого и не в Люберцах. Там бы уже лет в восемнадцать выскочить могла. За того же Димона, они с седьмого класса вместе гуляли. Только что с того? Пройдет лет десять-пятнадцать и кем он будет, этот Димон? Таким же, как ее папаша, алкашом. Отца своего Светка ненавидела люто. Всю жизнь, сколько она его помнила, он пил, а еще мать бил. В последнее время, правда, присмирел, силы уже не те стали. А вот мать свою Светка жалела. Несчастная она, безответная, все терпела да молчала. А потом взяла и связалась с этими книжниками, «Иисус вас любит», «Помоги себе сам». Спасибо, нашлись умные люди и вовремя подсказали, что книжники на самом деле из секты и им не мать, а квартира ее нужна. Нет, уж, извините, дорогие родственнички, мне такой жизни не надо, нам не по пути. Я как-нибудь сама… Сразу после школы Светка устроилась на работу в Москву, сначала торговала в палатке на Рязанке, с устным счетом у нее никогда проблем не было, потом официанткой взяли в кафе. Там познакомилась с одним. Миха добрый был и не жмот. Сошлись, квартиру сняли, а спустя два года разбежались. Все хорошее когда-нибудь заканчивается. С Эдиком случайно встретились, она в то время на рынке кожгалантереей торговала. Он, значит, взял того, сего, она цену назвала. Ну, накинула для себя по ходу дела самую малость, рублей пятьдесят. А он ей: «А что так больно?», а она ему: «Кто же знал, что у вас, мужчина, такой низкий болевой порог». Это Светка от одного врача услышала. Тогда Эдя ей и говорит:

– Или, девушка, я иду к вашему хозяину, или таки вы мне сообщаете, кто вас учил устному счету.

Вот и разговорились. Эдик сразу ей понравился. Взгляд у него был веселый такой и в то же время ласковый. Кажется, все-все про тебя понимает и жалеет. Это уж потом она разобралась, что взгляд у Эдика все равно, что орудие труда. И вообще, про многое другое тоже поняла. Эх, Эдя, Эдя…

Нет, надо со всем этим кончать. Ничего, пробьемся. Еще молодая, красивая, и мужиков вокруг всегда до фига и больше. Да взять хотя бы Вадика, как он недавно соловьем заливался, каких только комплиментов ей не говорил. Хотя он тоже, конечно, козел…