Портрет с одной неизвестной
Шрифт:
– Надо быть полным болваном, чтобы не принять подарка от человека, который тебя любит.
И вот, полтора часа спустя, в прекрасном настроении они уже катили по Ленинградскому шоссе в сторону области. В унылом грязном автомобильном потоке новенький блестящий «Лексус» выглядел как-то особенно празднично. Павел, быстро освоившись, уверенно вел машину. Лизка с комфортом расположилась рядом и потчевала его последними новостями. Потом позвонила Хулия. Разговаривали они с ней по очереди. Их
– Познакомимся, салфеток опять-таки поедим, – подытожил Павел, нажав отбой.
Павел работал четыре часа. Глаза устали и начали слезиться. Спина затекла. Правая рука отяжелела. Он встал, походил вокруг этюдника. Работать стоя он не привык, но неудобный раскладной стул его раздражал. Ему повезло – посетителей почти не было. Будний день, холодный, промозглый, какие уж тут музеи. Только утром, часов в одиннадцать, мимо него протопала небольшая группа школьников. Русская живопись первой половины XIX века их не увлекла. Минут через пять пубертаты испарились. Немного позже появилась пара любознательных иностранцев, ненадолго задержавшихся у его этюдника. В зале было прохладно. Лиза мерзла и ходила греться вниз в буфет, иногда, тайком, чтобы не ругались смотрительницы, прихватывая оттуда то чай, то бутерброды для Павла. Она изо всех сил старалась ему не мешать, но… Неужели придется сидеть тут и мерзнуть еще один день? С Лизой Павлу работалось медленно, и портрет молчал. И, если уж быть откровенным, работать не хотелось вовсе. Нет, надо все-таки успеть…
Мягкая лессировочная кисть вновь аккуратно коснулась лица модели – худенькой большеглазой девушки в открытом летнем платье. Густые, сочно выписанные деревья и уходящая в даль аллея, служившие фоном, были готовы еще в мастерской. Здесь он только немного подправил тона. «Портрет неизвестной в саду».
«Кто же ты такая? Я ведь даже не знаю твоего имени. Как к тебе обратиться? – думал про себя Павел. – И сколько тебе было лет, когда писалась эта работа, кто ее заказывал, муж, родители? И что потом с тобой стало? Неизвестная в саду… как-то несправедливо, что история не сохранила даже твоего имени».
Большеглазая отозвалась. Сначала издалека Павел услышал смех, задорный, заразительный радостный. Смех приближался. Павел энергично продолжал наносить полупрозрачный светло-персиковый тон на ее лицо, шею, обнаженные руки, на которые сейчас было холодно смотреть. Неожиданно в виски стрельнуло резкой пронизывающей болью. Павел зажмурился. Только этого не хватало. Боль не проходила, растекалась по всей голове.
– Я принесла тебе кофе, выпей, погрейся, – у самого уха раздался Лизин голос.
– Спасибо, Лизонька. На всякий случай, есть у тебя анальгин или что-нибудь от головы?
Порывшись в сумке, Лиза разочарованно покачала головой.
– Э-э-эх… Кончилось
С Волги задул пронизывающий ветер. Слава богу, аптека оказалась недалеко. Одевшаяся сегодня в легкомысленную развевающуюся шкурку, состоящую из одних разрезов, Лиза уже десять раз себя отругала, изо всех сил стараясь не стучать зубами. Чтобы согреться, она почти бежала. Купив для верности в аптеке сразу несколько видов анальгетиков, она улыбнулась, вспомнив о мамином пристрастии к лекарствам, и побежала обратно. В музее старушка-гардеробщица, с которой Лиза уже успела познакомиться, посоветовала ей не снимать дубленку. Старинный, построенный еще в XVIII веке Путевой дворец, где расположилась картинная галерея Твери, в это время года больше напоминал гигантский склеп. Пустынно, безмолвно, холодно…
– Ах, да. Чем запить таблетку? – И она спустилась в буфет за минералкой. Но там было уже закрыто. Лизка посмотрела на часы: начало четвертого. Вот это я понимаю, рабочий день. В большие полукруглые окна стучал ветер, мелкие крупинки снега бились о стекло. Смеркалось. Лиза медленно поднялась по мраморной лестнице. «Как, должно быть, здесь было здорово лет эдак сто назад, – подумала она. – А что вдруг так тихо стало? Вымерли тут все, что ли?»
По дороге в зал ей не встретилось ни одного человека.
– Ты, наверное, совсем закоченел, – возвестила Лиза свой приход, – я тебе все купила, только запить нечем. Паш! Павел! Ты где? Ау! – позвала его Лиза, но никто не откликнулся. Лиза завертела головой.
– Ау-у-у! Павел! – еще раз позвала она, подхваченный эхом голос гулко разнесся по залу, многократно возвращая «павел-авел-авел». Заглянув в соседний зал, Лиза вернулась к одиноко стоящему этюднику. Копия была почти готова, пахло свежей краской и растворителем. Она хотела присесть, но стула не было.
– Ну, это уже не смешно, – пробормотала Лиза, продолжая оглядываться, сердце забилось чаще, безотчетное чувство тревоги все больше и больше охватывало ее.
Только сейчас она заметила, что у стены, прямо под «Неизвестной в саду», с каким-то униженным видом валяется потертый раскладной стул Павла.
Поначалу глаза как будто лишились способности видеть. Были только едва уловимые запахи свежести, леса, травы… Постепенно пространство вокруг него наполнилось звуками. Сквозь шелест листвы и птичий щебет до Павла донесся звонкий мелодичный смех…
«Боже мой, история повторяется, – пронеслось у него в голове, – все, как тогда… как в тот раз… хотя не совсем… теперь у меня есть, кому можно все это рассказать… она поймет, обязательно поймет».