Портреты и размышления
Шрифт:
«Он был беден, одинок и притом наделен душевным благородством — вот что вызвало в ней интерес, и она усмотрела в этом перст судьбы… Теперь-то она понимала, не будь у нее денег, ей было бы ни за что не решиться на брак с Озмондом… По сути, деньги с самого начала легли бременем на ее душу, жаждавшую освободиться от их груза, оставить его на чьей-нибудь более приуготовленной к этому совести. А мог ли быть лучший способ облегчить собственную совесть, чем доверить их человеку с самым безупречным в мире вкусом?..
Она и сейчас еще остро ощущала тот недоверчивый ужас, с каким рассматривала свое жилье. Меж этих четырех стен она и существовала с тех пор, до конца дней они будут окружать ее, в этом царстве мрака,
Это печальная сцена. Хотя Изабель сама не свободна от эгоизма, свойственного ей как девушке честолюбивой и самоуверенной, но по натуре она щедра и великодушна. Вся глава в целом — выше приведен лишь небольшой отрывок из нее — дает представление о молодой женщине, почти лишенной инстинктивного понимания мужчин, такой женщине, которая даже после всего пережитого мало чему научилась. В сущности, нет необходимости разделять высокое мнение Джеймса об этой главе. Процесс самоуглубленного размышления передан в ней не совсем удачно, да и написана она тяжеловато, не в пример большинству других глав романа. Что здесь действительно хорошо передано — это почти полное отождествление автора с героиней и владеющее им чувство неудовлетворенности, пока еще не осознанное.
Тем, кто не знаком с книгой, приведенная цитата не может дать о ней точного представления. Роман в целом написан блестяще, лучше, чем любое произведение Джеймса из тех, что появились в дальнейшем (лишь некоторые рассказы и статьи могут в какой-то мере с ним сравниться). Диалоги, написанные на редкость убедительно, хотя и в несколько стилизованной манере, часто блещут неподдельным остроумием. Когда его не одолевала необходимость трудиться в поте лица, Джеймс мог быть и живым, и занимательным, и в этом романе он именно таков. Особенно любопытно вот что: пусть героине недостает проницательности, пусть она кажется нам, столетие спустя, лишенной элементарного чувства реальности, и тем не менее мы знаем, что и сейчас еще существуют похожие на нее девушки, и она сохраняет всю свою жизненную убедительность.
Вскоре после того, как «Женский портрет» вышел в свет отдельным изданием, умерли один за другим отец и мать Джеймса. Через двадцать лет аналогичное событие произошло в жизни Пруста (еще одно совпадение). Но, хотя Джеймс тяжело переживал утрату, его скорбь не идет в сравнение с той прострацией, в которую впал Пруст после смерти матери. Потеряв родителей, Джеймс взял на себя все заботы о больной сестре, чей рассудок временами находился под угрозой. Теперь он мог навсегда остаться в Англии.
Когда ему было за сорок, он мог, казалось, служить образцом преуспевающего литератора. Так думали его собратья по перу. «Женский портрет» получил прекрасные отзывы в прессе. В деньгах Джеймс не нуждался и смог переехать в великолепные апартаменты с окнами, выходившими на Кенсингтон-гарденз{158} — вид, вполне отвечавший его вкусу. Он должен был сознавать, и, как свидетельствуют документальные источники, действительно сознавал, что достиг всего, ради чего трудился. И однако его терзало необъяснимое внутреннее беспокойство.
Для беспокойства имелись простые причины. Достигнутое материальное благополучие было шатким — его не оставляли заботы писателя, живущего своим пером. Американский издатель Джеймса обанкротился, и он потерял большую часть своего заработка за целый год. Еще хуже было то, что романы, созданные им в 80-е годы, были приняты далеко не так
Джеймсу пришлось столкнуться с двумя неприятными практическими проблемами. Журналы больше не изъявляли прежнего желания печатать его произведения — статьи и рассказы, — которыми он наводнял литературный рынок. Еще труднее ему было отмахнуться от того, что доходы от издания его книг не покрывали даже тех мизерных авансов, которые предоставляли ему американские и английские издатели. К его досаде, авансы стали уменьшаться. Он не сумел завоевать широкой публики, внимание которой могло бы служить для него поддержкой в эти годы, не говоря уже о денежной стороне вопроса. Сам того не сознавая, он страдал от чего-то большего, чем профессиональные неудачи. В нем развивалось глубоко тревожное состояние. Оно еще не подверглось кристаллизации в стендалевском смысле слова. По Стендалю, тревога и недовольство могут так же кристаллизоваться, как и любовь. Очень медленно, почти неощутимо, этот процесс, судя по всему, совершался и в Джеймсе.
Проследить его помогают мельчайшие признаки. Джеймс был шокирован встречей с Мопассаном и чтением его книг. Он отметил в своих записях, что грубая, неприкрытая чувственность не может дать ключа к пониманию людей. Она сводит на нет психологический анализ. Возможно, у Джеймса мелькнуло сомнение в своей правоте, и он заподозрил, что чтение его собственных книг могло бы привести к прямо противоположным выводам. Трудно утверждать это с уверенностью. Известно лишь, что для Джеймса в эти годы открылась возможность сближения с женщиной. Из этого ничего не вышло, о чем можно лишь сожалеть, так как равнодушие Джеймса принесло этой женщине много страданий.
Ее судьба вызывает сочувствие. Это была очень порядочная, одинокая, интеллигентная американка, чуть старше Джеймса, получившая такое же, как он, воспитание. Звали ее Фенимор Вулсон, она приходилась родственницей Фенимору Куперу. Она писала романы в традициях областнической школы{162}, которые пользовались в Америке довольно большим успехом, намного превосходящим тот, что выпал на долю Джеймса. Она была преданной почитательницей его таланта. Она ухитрилась познакомиться с ним и сразу же полюбила его. В Генри было много привлекательного для женщин. Он обладал тонкой восприимчивостью, в нем было что-то властное и чуть таинственное, Мужественность соединялась у него с мягкостью. Они совершали совместные поездки по Флоренции и Венеции, осматривая достопримечательности. Ни о чем не задумываясь, он беззаботно оказывал ей знаки внимания. Внимание было чисто платоническим — это не подлежит сомнению. Но у него были обходительные манеры. Он то отдалялся, то возвращался снова. После шестилетнего отсутствия он опять встретился с ней в Италии и вел себя так, что она приняла его ухаживания всерьез.
Она написала ему несколько полных обожания писем. Вероятно, он отвечал ей — уклончиво, надо полагать, и в то же время достаточно тепло, чтобы вселить в нее надежду. Винить его трудно, так как ему самому недоставало близких дружеских привязанностей. Он проявил душевную черствость и, если угодно, эгоизм, не сумев понять, что для нее он был единственным человеком, на котором она сосредоточила свои чувства. Она много лет жила ради встреч с ним, которые случались не часто. В конце концов, оставшись однажды зимой в полном одиночестве в Венеции, она выбросилась из окна. […]