Портреты и размышления
Шрифт:
Ему потребовалось много времени, чтобы справиться или хотя бы свыкнуться с сознанием, что для него недостижимы радости, которые без труда даются другим. Связанные с этим тревоги соединялись, по мере его приближения к пятидесяти годам, с повседневными заботами, доставлявшими ему много неприятностей. Это отчасти способствовало кристаллизации его неудовлетворенности, которая имела и другие, еще более темные стороны. В результате он принял самое неудачное в своей жизни решение, которое принесло ему особенно много огорчений. Он задумал разрешить свои проблемы, начав писать для театра.
Вокруг себя он видел тех, кому сцена приносила славу, деньги, удовлетворение. Его романы не нашли широкого читателя. Ну что ж, он попробует взяться за пьесы. Напишет их сразу несколько, чтобы иметь больше шансов на успех. Он знал, что его романам присуще драматическое начало. Содержавшиеся в
Вскоре обнаружилось, что работа в театре таит немало трудностей. Менеджеры ободряли его, но постановка пьес необъяснимо затягивалась. Когда он завершал работу над романом, книга попадала в печать самое большее через два месяца (намного быстрее, чем в конце двадцатого столетия). Никто не вмешивался, не вносил изменений в рукопись. Не то с пьесой. Пьесу принимали или хотя бы давали ей положительную оценку, а затем откладывали в сторону на долгие годы. У менеджеров появлялись замечания. У актеров тоже появлялись замечания. Слова, казалось, утрачивали свой обычный смысл. Ему говорили, что пьеса прекрасна. Оказывалось, это совсем не означало, что ее собираются ставить. У Джеймса, который рассчитывал, что к автору будут относиться с уважением, а к такому автору, как он, тем более, все это вызывало недовольство. Как можно было считать театр видом искусства?
Один из актеров, который выступал также в качестве менеджера, проявил к нему большое внимание. Это был Эдвард Комптон, чей сын принял позднее имя Комптона Маккензи. Маккензи создавал постановки в духе Джеймса, протянув, таким образом, связующую нить между двумя поколениями. Джеймс получил от Эдварда Комптона гонорар за сценическую переработку «Путешественника» (интересное произведение, если знакомиться с ним не по нью-йоркскому изданию сочинений Джеймса). Комптон, к неудовольствию автора, сделал в тексте сокращения. Показывая пьесу в провинции, он сыграл в ней главную роль, затем привез ее в Лондон, где она не дала больших сборов, но и не провалилась. Другие пьесы Джеймса имели меньший успех. Именитый актер-менеджер стал постепенно забывать Генри. Американский импресарио Дейли заключил с ним контракт на постановку еще одной его пьесы, предназначив ее для своего нового театра в Лондоне, но, чем больше знакомился с ней, тем сильнее разочаровывался и наконец устроил читку, но не репетицию, надеясь отговорить Генри от постановки.
Охваченный досадой, подозрительностью, страхом, Генри согласился на это. Но в глубине души он верил еще в одну свою пьесу — «Гай Домвиль». В основе ее лежал эпизод из истории Венеции: молодой дворянин знатного происхождения должен был отказаться от своего намерения посвятить жизнь религии, так как все мужчины в его семье погибли в результате эпидемии. Его заставили покинуть монастырь, чтобы он мог жениться и продолжить род. Генри перенес действие в XVIII век и сделал героя молодым английским аристократом, который получил образование во Франции и готовился к послушничеству в бенедиктинском монастыре. Генри был очень доволен своим творением. Его высокое мнение о пьесе разделял и Джордж Александер, самый популярный из молодых актеров-менеджеров своего времени, когда эта разновидность театральных деятелей особенно преуспевала. Александер видел для себя в Гае Домвиле замечательную костюмную роль. Подобно Комптону, он переделывал пьесу, сокращал ее, вносил изменения, в то время как Генри, испытывая чувство неловкости, сидел рядом. Возможно, Александер улучшил пьесу. Он поставил ее и своем прекрасном Сент-Джеймском театре{163} 5 января 1895 года. Этот вечер стал одним из наиболее памятных в истории театра.
Охваченный волнением, Генри был не в состоянии присутствовать на премьере. Пять лет он бился, пытаясь покорить сцену. Теперь ему выпала возможность осуществить свои планы. Ведущий актер в главной роли, прекрасный театр. Его собственное имя обладало притягательной силой для образованной лондонской публики. В партере сидели его друзья, почитатели, единомышленники. Он ушел в находившийся неподалеку Хеймаркетский театр{164}, где в тот вечер давали новую пьесу Оскара Уайльда «Женщина, не стоящая внимания»{165}, ушел только для того, чтобы отвлечься, так как эта постановка не вызывала у него интереса. Насколько он мог следить за действием, пьеса показалась ему ничтожной. Как могла выдержать постановку его собственная пьеса?
Чтобы узнать о судьбе премьеры, ему пришлось
Такой вечер был бы тяжким испытанием для любого. В Генри он вызвал поток разноречивых эмоций. Некоторые из них и без того были готовы вырваться на поверхность, но провал ускорил их созревание. Для театра Джеймс перестал существовать.
Была ли пьеса действительно так несовершенна? Может быть, и нет. Отзывы в прессе не были враждебными. В целом критики отзывались о пьесе с умеренной похвалой, а несколько молодых людей — Герберт Уэллс, Шоу, Беннет{166}, — которые дебютировали в тот вечер в роли театральных рецензентов, постарались быть как можно более доброжелательными. Но Генри не был создан драматургом. Впрочем, редко кто из романистов обладал таким драматическим чутьем. Особенности его темперамента не могли быть ему помехой. Бернард Шоу в этом отношении ничем не отличался от Генри, однако он сумел обратить свой недостаток на пользу театру. Но у Джеймса был другой недостаток, который оказался роковым. Он презирал драматургию как вид искусства.
Совершенно очевидно, что нельзя написать чего-то стоящего или завоевать публику, если презираешь то, что делаешь. Генри, вероятно, считал, что ни одна пьеса, за исключением шекспировских, не может выдержать сравнения по глубине и содержательности с лучшими романами, включая его собственные. Как теоретическое положение это мнение может быть оспорено. Генри не понимал, что хорошие пьесы писать труднее, чем хорошие романы, и роль случайности здесь особенно велика. Во всяком случае, пьес, обогативших мировое искусство, намного меньше, чем прозаических произведений.
Своеобразным результатом такого отношения Джеймса к театру стало то, что свои пьесы он вульгаризировал значительно больше, чем это сделал бы драматург, преследующий коммерческие цели. Его инсценировка собственного «Путешественника» оказалась довольно примитивной; на это не пошел бы ни один профессиональный инсценировщик. Джеймсу была присуща тайная склонность к мелодраматизму которую он в себе подавлял, но он был такого низкого мнения о театре, что в пьесах позволял этой склонности проявляться открыто. В «Гае Домвиле» в конце первого акта герой декламирует: «Да здравствуют, да здравствуют Домвили!» Александер оставил это восклицание, должно быть, потому, что оно давало выигрышную возможность прозвучать всем оттенкам его прекрасного голоса. Можно ли представить себе, чтобы таким языком изъяснялись персонажи романов Джеймса?
Через много лет дал знать о себе классический пример иронии судьбы. После провала «Гая Домвиля» Джеймс покинул театр, но театр не покинул Джеймса. После его смерти знатоки сцены обнаружили в его творчестве огромный драматический потенциал. Повесть «Вашингтон-сквер» была удачно инсценирована, как и роман «Чувство прошлого»{167}. Еще более впечатляющими оказались переложения романов Джеймса на телеэкране. «Женский портрет» стал крупным достижением телевизионного искусства как в эстетическом, так и в других отношениях. Почти ни в чем не уступали ему также «Послы»{168} и «Золотая чаша»{169}. Поучительно, что никто из сценаристов не пытался опуститься до вкусов невзыскательной аудитории. Они проявили намного больше художественного такта и уважения к драме как виду искусства, чем сам Джеймс.