Поручик Державин
Шрифт:
— Ничего не понимаю! Что за царевна? Почему из Оренбурга? Уж не взятка ли это, святой вы наш…
Державин вскрыл пакет. Казалось, тысяча солнц разом вспыхнули и заиграли разноцветными огнями! В пакете оказалась золотая табакерка, усыпанная бриллиантами. Драгоценные камни сверкали и переливались, составляя причудливый узор.
— Боже мой, — простонал Вяземский. — Какая роскошь! А что внутри? Только осторожнее… Вот кнопочка.
Внутри табакерки находилось пятьсот золотых империалов!
— Да-а… — еле выдохнул генерал-прокурор. — Подарок с выдумкой и тонким вкусом, как и подобает императрице.
— Почему вы думаете, что это от нее?
— Ужасно трудно догадаться! Взгляните на вензель! —
Пришлось Державину рассказать об оде "Фелица".
— Государыня изволила пошутить со мной, — пояснил он.
— Ничего себе шуточки… А как вам удалось сочинить оду? Вы поэт?
— Кажется, сегодня я поверил в это.
Несколько мгновений генерал-прокурор молча хлопал рыжеватыми ресницами, потом, словно очнувшись, расплылся в льстивой улыбке.
— Поздравляю, Гавриил Романович, и горю желанием поскорее прочитать ваше творение! Обожаю стихи!
— Об этом я наслышан… А как с делом о подлоге?
Вяземский с жаром воскликнул:
— Выгоню подлеца! С позором! Не посмотрю, что родственник!
Присев за небольшим круглым столиком, Екатерина Алексеевна снова с удовольствием раскрыла альманах "Собеседник". В жизни она не встречала ничего подобного! И вовсе не комплименты автора так поразили ее… Слыхала она и более громкие дифирамбы в свою честь. Но те шли не от сердца и потому не трогали. Впервые поэт изобразил свою императрицу живой женщиной, прекрасной, доброй и простой, радеющей о пользе Отечества, но в чем-то слабой и обманутой своими лукавыми царедворцами. "Откуда он так хорошо знает меня и моих вельмож? Верно, Господь надоумил…" — думала Екатерина, перечитывая оду Державина и останавливая взор то на одной, то на другой строчке. Раньше она любила только прозу и мало интересовалась стихами, считая сам способ выражения мысли в рифму неестественным. Но "Фелица" растрогала ее душу. "Читаю и плачу, как дура", — призналась она княгине Дашковой, которая однажды спросила, понравилась ли ей ода Державина.
Она не только проливала слезы умиления, но и рассылала книжки альманаха своим министрам и фаворитам, пороки которых высмеял поэт, и собственноручно подчеркивала касающиеся их строки. Особенно удачным, по ее мнению, получился Григорий Потемкин:
А я, проспавши до полудни, Курю табак и кофе пью, Преобращая в праздник будни, Кружу в химерах мысль мою: То плен от персов похищаю, То стрелы к туркам обращаю, То, возомнив, что я султан, Вселенну устрашаю взглядом, То вдруг, прельщался нарядом, Скачу к портному по кафтан…Вельможи хоть и злились, но не осмеливались мстить дерзкому стихотворцу. Он словно получил индульгенцию из рук самой государыни и отныне был защищен от всех посягательств.
Опомнились и знаменитые поэты России. Херасков из Москвы прислал Державину письмо с поздравлением. Гаврилу Романыча стали приглашать в известные литературные гостиные, куда ему доселе был доступ закрыт. Вместе с ним высшее поэтическое общество стали посещать и его молодые друзья: Капнист, Львов и Хемницер.
Николай и Мария Львовы недавно сыграли свадьбу. А влюбленный в Машу Иван Хемницер, самый молодой и впечатлительный из их компании, хотел было застрелиться, но передумал после того, как "Собеседник" опубликовал его первые басни — вольные переводы Лафонтена
Читатели говорили, что в этом роде поэзии Хемницер превзошел самого Сумарокова. Но никто не мог затмить славу Державина…
Императрица приняла его во дворце и около часа расспрашивала о житье-бытье. А потом частенько присылала ему приглашения то на спектакль, то в маскарад, то на званый ужин. Державин обожал ее и считал идеальной правительницей. Все безобразия, творившиеся в России, он относил к ее недругам — бесчестным вельможам и алчным сановникам. А она была добра, прекрасна и не ведала, что ее бесстыдно обманывают те, кому она доверилась. Словом, поэт пожинал плоды своей славы и пребывал в некоем сладком сне.
Между тем злоупотребления в Сенате не прекращались, и Державин, уверенный в своей правоте и торжестве закона, снова принялся писать рапорты Вяземскому. Тот терпел, сколько мог, а потом взорвался и выполнил свою давнюю угрозу "превратить его жизнь в ад". Для этого он воспользовался помощью подчиненных. Многие сослуживцы Державина, ранее благоволившие к нему, теперь втайне завидовали его успехам. В глаза говорили комплименты, а сами выискивали в его работе нечаянные промахи и даже подло подставляли, сообщая неверные цифры в деловых бумагах.
Все кончилось тем, что Державин был вынужден уйти из Сената. К тому времени он был уже в чине статского советника, и его назначили губернатором в захолустное Олонецкое наместничество, хотя в те дни освободилась должность губернатора в его родной Казани.
Ему бы похлопотать о себе, обратиться с прошением к государыне, а он…
Глава 13
БОГ
Случилось так, что как раз в ту пору на Державина вдруг снизошло вдохновение, и, позабыв о служебных неурядицах, поэт очертя голову бросился в его объятия.
Эта тема волновала его всегда. Как появился мир — земля, звезды, люди? Кто их творец? Благообразный старец на облаке или некий непостижимый высший разум? И для чего рожден человек?
Однажды в канун Христова Воскресенья он стоял всенощную в храме и вдруг почувствовал в глазах блики света. Кто-то неведомый, добрый и великий посылал ему знак… Державин разомкнул уста и, как когда-то в младенчестве, произнес только одно слово: "Бог!" Вернувшись домой, долго не мог успокоиться. Слова теснились в голове, и он, движимый внезапным порывом, написал на листе бумаги:
О Ты, пространством бесконечный, Живый в движеньи вещества, Теченьем времени предвечный, Без лиц, в Трех Лицах Божества…Но после нескольких строк работа застопорилась. Не хватало ему идеи, без которой ода не жила своей жизнью, а была лишь повторением славословий Создателю, многократно расточаемых в стихах других поэтов.
Державин думал, думал непрестанно… и через несколько дней почувствовал, что нашел то, что искал. Сам ли понял, или кто-то нашептал ему, но с той поры он потерял покой и сон. Сочинял то легко, с наслаждением, то с тяжким трудом пробивался сквозь тернии мыслей, то душою уходил ввысь, то падал в бездну. Житейская суета мешала ему, и в один прекрасный день он вдруг собрал бумаги и объявил жене, что едет в Белоруссию, поглядеть на свои деревеньки, выкупленные из-под залога.