Поручик Ржевский и дамы-поэтессы
Шрифт:
– Да брось, – отмахнулся Пушкин. – Я, конечно, в поэзии величина весьма заметная, но равнять мою судьбу с судьбой всей нашей литературы…
– Так это не я сказал, – возразил Ржевский. – Это Таисия Ивановна сказала.
– И всё же… – начал было Пушкин, но Тасенька его прервала:
– Придумала, – радостно сообщила она и вся засияла.
– Что придумали? – не понял Пушкин.
– Как мне поехать с вами и при этом избежать скандала.
– И как же? – с широкой улыбкой спросил Ржевский, весьма довольный, что план его осуществился, то есть
– Я переоденусь в одежду своей горничной: надену сарафан, душегрейку, платок. И никто меня не узнает. Тогда я смогу поехать с вами, а затем вернуться. То, что непозволительно барышне, крестьянке можно.
– Экое превращение! – улыбнулся Пушкин. – Барышня-крестьянка. – Он вдруг задумался: – А неплохой сюжет для повести…
– Опять бредишь прозой? – строго спросил друга поручик. – Оставь. Не время сейчас. Лучше давай обговорим, как нам всем троим с этого обеда улизнуть, чтобы не вызвать подозрений.
Глава третья,
Самый простой план – самый лучший, поэтому Ржевский предложил дружно покинуть залу под предлогом, что живот прихватило.
– У всех троих разом? – с сомнением спросил Пушкин.
– А почему нет? – возразил поручик. – Разве так не бывает? Вот когда я служил в Мариупольском полку, то у нас случалось, что весь полк…
– Я не могу, – перебила Тасенька. – Если я стану жаловаться, что живот болит, все подумают, что я беременна. То есть ещё до свадьбы. Это скандал.
– Я тоже не хочу болью в животе отговариваться, – подхватил поэт. – Не эстетично.
– Зря ты это, – сказал Ржевский, ведь теперь предстояло выдумывать что-то другое. Однако через пять минут, когда он, Пушкин и Тасенька сели за стол, план действий был готов.
Следуя плану, Тасенька почти сразу пожаловалась, что у неё болит голова, и попросила разрешения удалиться.
– Конечно, иди, – сказала княгиня Мещерская. – Послать за доктором?
– Нет-нет, – ответила Тасенька. – Думаю, это из-за волнений. Лягу спать пораньше, и к утру всё пройдёт.
Покинуть застолье ей не составило труда, а вот Пушкину, которого усадили между княгиней Мещерской и Анной Львовной, пришлось нелегко. На него были обращены все взгляды, интерес к его персоне не ослабевал. Поэт не смог бы легко покинуть залу, даже имея достойный предлог.
Петя Бобрич, который подобно Тасеньке ценил хорошую литературу, ловил каждое слово поэта, надеясь, что после будет рассказывать об этой встрече своим детям и внукам. Генерал Ветвисторогов, хоть и не ценитель, тоже видел в госте занятную персону.
Даже старушка Белобровкина, назвавшая Пушкина нелюбезным, продолжала разговаривать с ним. Она попросила новых подробностей повести «про графин», а в ответ услышала вопрос, случалось ли ей водить знакомство с графом Сен-Жерменом.
–
Пушкин пояснил:
– Говорили, что он был алхимик – изобретатель жизненного эликсира и философского камня. Но Казанова в своих мемуарах называет его шпионом.
– Казанова? – встрепенулась Белобровкина. – Казанову я знавала.
Однако углубиться в воспоминания ей не дали.
– Матушка, прилично ли? – заметил князь Иван Сергеевич.
Меж тем настало время десерта, и к столу подали блюдо, которое объединяло страсть князя к сырам и страсть княгини ко всему английскому. Это был чизкейк – английский «сырный пирог».
– Попробуйте, – пристал к Пушкину князь. – Просто чудо.
– Если только немного, – ответил Пушкин. – Я уже отобедал в гостинице.
– А что вы ели?
– Да так. Макароны с пармезаном и…
– С сыром! – в восторге воскликнул князь Иван Сергеевич. – Сразу видно просвещённого человека, который понимает роль сыра в европейской кухне.
Как и следовало ожидать, княгиня София Сергеевна велела сменить тему:
– У нас в гостях поэт, а мы – о хлебе насущном.
– О сыре насущном, – возразил князь.
– Кстати, о духовной пище, – сказала Рыкова и начала зазывать Пушкина на заседание своего поэтического клуба. Пусть эта организация стала чисто женской, но Анна Львовна собиралась сделать для Пушкина исключение. – Вы будете особенным гостем, Александр Сергеевич, – сказала Рыкова. – Прочтёте краткий доклад о том, как поэзия служит воспитанию молодёжи и исправлению общественных вкусов.
– Да, общественные вкусы – это важно, – согласился князь. – Пока общество не поймёт, что вкус сыра…
Княгиня на него шикнула, а Пушкин тем временем отвечал Анне Львовне:
– Я, право, не знаю. Мне часто говорят, что моя поэзия портит нравы, не воспитывает.
– Но ведь в Москве государь имел с вами беседу на этот счёт, – не отставала Рыкова. – И с тех пор ваша поэзия совсем иная.
Следовать плану, который составили Ржевский, Пушкин и Тасенька, становилось всё сложнее. Они договорились, что Пушкин посидит четверть часа, а затем «вспомнит», что должен отправить важное письмо. Дескать, отправить надо сегодня, а если сидеть в гостях до вечера, то никак не успеть. Но главное – Пушкину не следовало принимать никаких приглашений. Поэт должен был располагать собой, чтобы участвовать в поиске рукописи.
Если бы он принял хоть одно приглашение, за этим неминуемо посыпались бы новые. Вся Тверь захотела бы видеть известного поэта в своих гостиных, так что настойчивая просьба Анны Львовны казалась опасной.
– Видите ли, – сказал Пушкин Рыковой, – я только сейчас вспомнил, что мне нужно отправить важное деловое письмо. И сделать это сегодня. Так что вскоре буду вынужден откланяться.
– А как же доклад в поэтическом клубе?
– Я подумаю.
– Думайте быстрее, раз вы спешите, – ответила Анна Львовна. – Я не отпущу вас, пока не услышу определённое «да».