Поручик Ржевский и дамы-поэтессы

Гамаюнов Иван

– Не хотите? – переспросил поручик. – Ну, значит, одной заботой у вас меньше. Не надо думать, как отдаться сатане.

Рыкова снова закрыла глаза и продолжала декламировать:

Но как отдаться сатане?!В тоске томилась я ночами.И ангел прилетел ко мне.Весь светел, исходя лучами.И светлый ангел мне сказал:«О дева, ты чиста душою…

– Не знал, мадам, что

вы – дева, – заметил Ржевский. – А зачем же ваш покойный супруг на вас женился, если так и оставил девой? Неужели, вообще ни разу?..

Анна Львовна опять открыла глаза и посмотрела на поручика.

– Не цепляйтесь к словам. Конечно, я не дева. Это художественная условность. И вообще это аллюзия на библейский текст.

– А что такое аллюзия? – спросил Ржевский.

– Намёк, – вдруг послышался голос Пушкина из-за дивана. – Госпожа Рыкова делает отсылку к библейской истории о том, как к деве Марии явился ангел.

Пушкину лучше было промолчать, но он, как истинный поэт, не смог удержаться от участия в разговоре, когда дело касалось стихов.

Рыкова расплылась в довольной улыбке.

– Вот! Александр Сергеевич прекрасно всё понял. – Она задумалась. – Кстати, Александр Сергеевич, а что вы делаете за диваном?

Все оглянулись в ту сторону.

– Пуговицу потерял, – ответил Пушкин. – Прошу вас, Анна Львовна, продолжайте.

Рыкова в который раз закрыла глаза и продолжила декламацию:

И светлый ангел мне сказал:«О дева, ты чиста душою.Я два крыла тебе достал.Так воспари же над толпою!Паря над всеми, примечайПороки суетного мира.Бичуй, пори их, обличай.Бичом тебе послужит лира.Ты одинока будешь там,На высоте недостижимой,Зато ты станешь ближе нам,Созданьям мудрым и красивым».

– Да, вы умны и красивы, мадам, – сказал Ржевский. – Несомненно.

Рыкова как будто не поняла, что это комплимент. Пока поручик говорил, она перевела дух, а затем, не открывая глаз, выдала новую порцию строк:

Я ангельским словам вняла.Решила взять я в руки лиру.А грудь моя теперь полна…

– Согласен, мадам, – снова встрял Ржевский. – Грудь ваша полна, округла, и вообще очень даже…

Рыкова, приоткрыв один глаз, недовольно хмыкнула.

– Дослушайте сначала, – сказала она. – Я имела в виду совсем не это.

А грудь моя теперь полнаСлезами состраданья к миру.

– А! – протянул Ржевский. – Вот оно что! – Он нарочито задумался: – Но слёзы ведь в глазах, а не в груди. Разве грудь может быть наполнена слезами?

– Может, – снова раздался голос Пушкина, но на этот раз откуда-то

из-под стола. – Ведь если сердце способно плакать, то, значит, и грудь может быть наполнена слезами. Я слышал у поэтов такое выражение.

– Ах! – в восторге вздохнула Рыкова. – Как тонко вы воспринимаете поэзию, Александр Сергеевич! – Она посмотрела туда, откуда доносился голос Пушкина. – Но почему вы под столом?

– Пуговицу никак не найду. Но вы продолжайте. Мне всё прекрасно слышно.

Рыкова продолжала:

Порой, когда парю, поряБичом стиха грехи людские.Слеза печали у меняСбегает. А за ней другие.И так я наконец нашлаСвоё призванье в этой жизни.Моя поэзия пошла…

– Вы слишком строги к себе, мадам! – воскликнул Ржевский. – Ваша поэзия вовсе не пошлая. Я как известный пошляк… то есть как человек, знающий, что называется пошлым, могу с уверенностью сказать…

– Да что же вы никак не дослушаете! – рассердилась Рыкова. – Дослушайте.

Моя поэзия пошлаНа путь служения Отчизне.

– А! – снова протянул Ржевский. – Теперь ясно. – Поскольку Рыкова молчала, он на всякий случай уточнил: – Это финал? Вы закончили? А то опять скажете, что я не дослушал.

– Закончила, – сухо произнесла Анна Львовна.

Тогда Ржевский вскочил с места и принялся громко аплодировать:

– Браво, мадам! Браво! Прекрасно! Браво! Давно не слышал стихов с таким глубоким смыслом. Браво! Браво!

Рыкова, только что сердившаяся, простила поручика и снисходительно улыбнулась ему, а затем поклонилась всему обществу, которое, чуть подумав, последовало примеру поручика и тоже начало аплодировать стоя.

Аплодисменты продолжались не менее минуты, но Рыкова, окружённая овациями, вдруг опомнилась и беспокойно оглянулась:

– А где же Пушкин?

Поэта и впрямь нигде не было. Его принялись окликать по имени отчеству, но он не отзывался. Посмотрели за диваном, под столом, но никого не нашли.

– Так он небось в передней свою пуговицу ищет! – с самым невинным видом воскликнул Ржевский, чтобы никто не заподозрил побега. – Пойду посмотрю.

Пушкин в передней как раз надевал перед зеркалом цилиндр, только что поданный швейцаром.

– Ну что? Едем? – спросил поэт.

– Минуту, – ответил поручик и снова взбежал по лестнице наверх, в залу.

Всё общество вопросительно смотрело на Ржевского, а тот уже сообразил, что теперь можно использовать лучшую отговорку из всех возможных.

– Ну что? – сердито спросила Анна Львовна. – Нашёл Пушкин пуговицу?

– Не в пуговице дело, – изобразив смущение, ответил поручик. – У Пушкина живот прихватило, но это же человек деликатный: разве признается! Видать, макароны с пармезаном впрок не пошли.

Старушка Белобровкина поверила:

– Да, от гостиничной еды что угодно может быть. Домашняя пища куда лучше.