Поручик Ржевский и дамы-поэтессы
Шрифт:
– Как не быть. – Смотритель пожал плечами. – Юг – такое место, что туда всегда кто-нибудь едет.
– И кто на этот раз?
Чиновник опустил взгляд в бумаги:
– Вот, к примеру, коллежский секретарь Пушкин.
– А едет он в своём экипаже или в почтовом?
– В своём. В карете.
Ржевский оживился:
– А сколько у этого Пушкина слуг?
– Всего один.
Ржевский тоже путешествовал с одним слугой, и это значило, что в карете окажется достаточно места.
– А как выглядит этот Пушкин?
– Ну… Для
– Познакомиться с ним хочу.
Смотритель, кажется, засомневался, но вспомнил о недавней щедрости Ржевского и решил услужить.
– Пушкин этот молод, юноша совсем. Росту невысокого. Кудряв до неприличия.
– До неприличия? Так бывает?
– Бывает. Есть такое слово – «буйный». А кудри господина Пушкина именно что буйные. И ладно бы он нигде не служил. Но ведь служит! С эдакими буйными кудрями! Я бы постеснялся так на службу ходить.
– А где он служит?
– В пашпорте указано – в коллегии иностранных дел. И скажу откровенно: я не удивлён, что господин Пушкин с эдаким буйством на голове не смог прижиться в Петербурге. Неспроста на юг отправлен – к новому месту службы.
– Что-то я не понимаю…
– Что тут понимать, ваше благородие! – всплеснул руками смотритель. – У кого на голове буйство, у того и в голове буйство. По всему видать – бунтовщик. Вот потому его и на юг.
– Да брось, – отмахнулся Ржевский, но смотритель не унимался:
– С таким буйным характером в бунтовщики прямая дорога, а характер у господина Пушкина буйный. Чуть что не по нраву – сразу глаза как уголья, пыхтит как самовар, словами плюётся, будто кипятком. Я это на себе изведал, когда сказал, что свежих лошадей тотчас дать не могу. Не связывайтесь лучше с этим Пушкиным, ваше благородие.
– Посмотрим, – неопределённо ответил Ржевский. – А где он сейчас?
– В комнате ужинает.
Ржевский прошёл из сеней в комнату, где в дальнем углу за одним из столов сидел юноша, одетый в красную крестьянскую рубаху. Но удивительнее одежды была причёска – тёмные кучерявые волосы, несмотря на длину, не хотели спускаться на плечи, а стремились в стороны и вверх.
«Да, кудряв», – подумал поручик. Меж тем, вопреки утверждению смотрителя, юноша не ужинал, а грыз гусиное перо, будто не замечая, что на столе множество куда более вкусных вещей.
Подойдя поближе, поручик увидел, что тарелка отставлена, а перед юношей лежат несколько листов бумаги, исчерканных и измятых. Очевидно, коллежский секретарь Пушкин баловался стихосложением.
Грызя перо, юный поэт мурлыкал что-то ритмичное, а затем, заметив Ржевского, рассеянно произнёс, будто против воли продолжая сочинять стихи:
– Гляжу, ко мне гусар подходит. Он крутит ус, глаза отводит.
Поручик, в самом деле, покрутил ус и глянул себе под ноги. Затем поднял голову.
– Вот снова посмотрел в упор, – рассеянно бормотал Пушкин. – Он что-то мне сказать желает. Надеждой полон его взор. Гусар всё медлит, выжидает…
Поручик понял, что молчание затянулось. Он вежливо поклонился и представился. Юноша кивнул и представился в ответ:
– Александр Сергеевич Пушкин.
– Я слышал, вы на юг направляетесь, – сказал Ржевский.
– Скорее, злая судьба меня туда влечёт, – ответил Пушкин.
– А! – понимающе протянул Ржевский. – Значит, не по своей воле едете, а по служебной надобности.
Пушкин сощурился с подозрением.
– А зачем вы меня допрашиваете?
– Расспрашиваю, а не допрашиваю.
– Всё равно. Зачем?
– Честно? – Ржевский решил сразу раскрыть все карты: – В попутчики набиваюсь. Мне в ту же сторону надо, что и вам, но я прогонные деньги проиграл. Вот и ищу, кто бы меня подвёз в своём экипаже. А я взамен отблагодарю – от дорожной скуки избавлю. Мне все говорят, что попутчик я отличный.
Пушкин улыбнулся саркастически:
– А вот я – попутчик не лучший.
– Что так? – спросил Ржевский.
– Официально я направляюсь на юг по служебной надобности, а на самом деле – в ссылку. Я неблагонадёжен.
– Что же вы натворили?
– Слишком остро отточил поэтическое перо, – ответил Пушкин и указал на свободный табурет возле стола. – Да вы сядьте. – Он снова улыбнулся саркастически. – Конечно, если не боитесь… рядом с неблагонадёжным.
Ржевский сел. Может, другой и не решился бы, но поручик рассуждал по-своему. Он боялся не знакомства с неблагонадёжным, а того, что буйный нрав, о котором предупреждал смотритель, проявится в неподходящую минуту. Например, Пушкин согласится подвезти, но в дороге обидится из-за мелочи, разгорячится и что тогда? Стреляться с ним? А ведь Ржевскому следовало добраться до Тульчина, избегая подобных приключений.
В общем, история с неблагонадёжностью казалась только кстати. Тот, кого многие сторонятся, будет дорожить своим попутчиком и по пустякам ссориться не станет.
Однако приглашение сесть за стол ещё не означало, что Пушкин посадит Ржевского в свой экипаж, поэтому следовало продолжать беседу и закрепить знакомство.
О чём говорить, поручик не знал. Спросил первое, что пришло в голову:
– А в Петербурге нынче мода на буйные головы? То есть буйные кудри.
Пушкин досадливо тряхнул шевелюрой, которая вопреки всем законам стремилась вверх и в стороны, а не вниз, на плечи.
– Не обращайте внимания. Всё оттого, что в глуши не найти хорошего парикмахера. Вот в Петербурге я был похож на поэта, а не на барана. Вы же не думаете, что я эдаким бараном на службу ходил?
Вообще-то, Ржевский именно так и думал:
– А как же вы ходили?
– Были у меня струящиеся кудри до плеч. – Пушкин вдруг задумался и пробормотал: – Всегда восторженная речь и кудри тёмные до плеч. – Он торопливо макнул перо в чернильницу, а затем на полях мятого листа появилась пара строк.