Поручик Ржевский и дамы-поэтессы
Шрифт:
«Поэт от рождения, – подумал Ржевский. – Небось, в малолетстве даже на горшок просился в рифму, а когда вырос и на службу поступил, то служебные бумаги пытался рифмовать».
Поэт тем временем поднял голову и продолжал:
– Увы, Петербург сейчас далеко, а за пределами Петербурга всякий парикмахер уверяет, что мои волосы невозможно уложить так, чтобы они не торчали. Предлагают остричь. Остричь! – гневно повторил Пушкин.
Ржевский озадаченно на него уставился; поэт пояснил:
– Остригают сумасшедших! Точнее,
– Да… нет, не похожи, – ответил Ржевский.
– Как будто мало мне ссылки, так ещё и это…
– Да, – сочувственно протянул Ржевский. – Понимаю. Судьба шутит над вами жестоко.
– В кругу семей, в пирах счастливых… я гость унылый и чужой, – вдруг пробормотал Пушкин. – Певец любви, печальный странник… где ж отдохну, младой изгнанник? – Он опять принялся строчить что-то на своих мятых листках.
– А действительно. Где отдохнёте? – спросил Ржевский.
– Что? – не понял Пушкин.
– Отдыхают обычно в конце пути. Вы куда едете?
– В Екатеринослав.
– Прекрасно! Значит, можем ехать вместе до самого Киева. А оттуда я уж как-нибудь до Тульчина доберусь.
– Но я неблагонадёжен, – напомнил Пушкин. – Не боитесь со мной ехать?
– Что ж делать, если мне с вами по дороге! – Ржевский заговорщически улыбнулся и сдвинул свою куртку-ментик, всё это время прикрывавшую ему левое плечо. Теперь стало видно, что под мышкой левой руки зажата бутылка дорогого красного вина, даже не распечатанная.
Эту бутылку поручик прихватил в офицерском клубе, а теперь поставил Пушкину на стол и предложил:
– Выпьем за знакомство?
– Выпьем с горя! – согласился юноша. – Я забуду злую судьбу, а вы – свой карточный проигрыш.
Ржевский откупорил бутылку и обшарил взглядом стол:
– Есть тут бокал? Или хотя бы кружка?
Пушкин не ответил. Торопливо обмакнув перо в чернила, он пробормотал:
– Выпьем с горя. Где же кружка? Сердцу будет веселей. – На листе появилась ещё пара строк.
Вот так и состоялось знакомство, которое не оборвалось по окончании путешествия. Ржевский и Пушкин снова повстречались зимой в Киеве, хотя тот и другой оказались там случайно. Новая встреча послужила началом не просто приятельства, а дружбы.
Прошло ещё некоторое время, поручик вышел в отставку, а когда возвращался в своё имение под Тверью, сделал большой крюк – через Одессу. Решил снова повидаться с Пушкиным, который, хоть и менял места жительства, но продолжал пребывать «в ссылке».
С той последней встречи прошло три года.
* * *
Ржевский, потерпев неудачу при знакомстве с дамой, расхотел возвращаться в номер, поэтому проследовал в обеденную залу и огляделся в поисках свободного стола. Из-за неудачи, а также из-за необходимости постоянно заботиться о том, чтобы никто ничего не подумал, сделалось так тоскливо! «Надеюсь, никто ничего
И всё же Фортуна сжалилась над Ржевским. Ничем кроме вмешательства богини нельзя было объяснить то, что именно в минуту печали он вдруг заметил неподалёку знакомое буйство шевелюры. В дальнем углу за столом сидел человек весьма кудрявый, но волосы были не такими длинными, как прежде, поэтому их свойство торчать во все стороны стало менее очевидным. Зато в дополнение к укрощённому (точнее, укороченному) буйству появились бакенбарды, которые, если их не подстригать, могли буйствовать ничуть не хуже.
Подойдя ближе, Ржевский увидел, что на столе исходит горячим паром тарелка макарон с сыром. Рядом – яичница. Видимо, чтобы обед вышел сытнее. Но кудрявый человек вместо того, чтобы поглощать эти блюда, грыз гусиное перо. Посмотрев куда-то сквозь поручика, он задумчиво пробормотал:
– Знакомый образ мне явился. Ужели тот гусар лихой, который дружбу свёл со мной, когда я в ссылке находился? Отважно он презрел молву, изгоя другом называя. Мы предавались мотовству. Судьба нас разлучила злая.
Ржевский взмахнул руками в приветственном жесте, означавшем: «Ба! Кого я вижу!», а поэт продолжал бормотать:
– Да, это он – мой давний друг. Идёт ко мне и взмахом рук… Меня приветствует сердечно. Ах, как же время быстротечно!
– Пушкин! – крикнул Ржевский. – Ты? Чёрт кудрявый.
Поэт, наконец освободившись от власти муз, воскликнул:
– Ржевский! Друг мой милый!
Кинув перо возле измятого листка, поэт поспешно поднялся из-за стола. Друзья с чувством обнялись.
– Ржевский! – продолжал восклицать Пушкин, чуть отстраняясь от поручика и разглядывая его. – Вот не ожидал! Ты как здесь? Проездом?
– Нет, я здесь надолго застрял.
– Судебная тяжба?
– Свадьба.
Пушкин сощурился удивлённо:
– Жениться решил?
– Бог миловал. Я шафер на свадьбе.
– Что-то ты невесел для шафера.
– Так и есть. – Ржевский вздохнул. – Свадьба чинная, приличная. Скучаю. – Он помолчал мгновение и спросил уже веселее: – А ты-то здесь как?
– Вчера был в Москве. Завтра поеду к себе в деревню.
– Значит, проездом? А то, может, кутнём, как в старые времена?
– Можно, – задумчиво протянул Пушкин. – Хоть и надо мне теперь вести себя осмотрительно, не впутываться в истории.
– Что так? Ты по-прежнему в списке неблагонадёжных?
– Напротив, – шёпотом ответил Пушкин. – Но от этого только хуже.
– Не понял, – признался Ржевский.
Пушкин всё так же тихо произнёс:
– Разговор не для чужих ушей. – Он оглянулся. – Здесь ведь нет кабинетов, как в иных ресторанах? Тогда я, с твоего позволения, закончу обедать, а после побеседуем у меня в номере.