Поселок на трассе
Шрифт:
— Шельма. Потаскун. Любимец публики. Знает свое время, прохвост — сейчас появятся биточки в сметане. И она сама, Катерина Игнатьевна — маленькая хозяйка маленького киоска на трассе.
Из коридора донесся стук в дверь, мягкий, приглушенный, похоже было — стучали носком легкой туфельки.
— Это она!
Никита швырнул кота на диван, поспешно убрал со стола бутылки, посуду, остатки закуски, кинулся в коридор:
— Пожалуйте, пожалуйте… А мы уж тут ждем не дождемся!
— Мужчины всегда рады нам, когда голодны. — Следом за подносом, накрытым салфеткой, в комнату вплыла молодая женщина,
Черный кот спрыгнул с дивана и принялся тереться о ноги Катерины Игнатьевны.
— Знакомься, Толя, кланяйся в ножки, наш благодетель, Катерина Игнатьевна…
— Мама-а! — донеслось с лестничной площадки. — Мама-а, ты где?
— Ах простите, дверь не заперла, — спохватилась Катерина Игнатьевна, — а моя девчонка следом за мной! Верите ли, ни на шаг не отпускает, до того ревнивая. Муж в командировках, так она за мной свекрухой, слова сказать ни с кем не даст.
— Мама, ты здесь? — в комнату юркнула девочка в белой блузке, на которой алел новенький, аккуратно повязанный галстук. Заметив чужого, девочка нахмурилась. — Ты скоро, мамочка? Ты скорее, пожалуйста.
— Ольга! — вспыхнула Катерина Игнатьевна. — Сколько тебя учили!
— А я ничего особенного не сказала.
— Вот видите, — смущенно заговорила Катерина Игнатьевна, обхватив девочку рукой, — ничего особенного не сказала… Да-а, наши дети, наши дети… — Повторяла она, почему-то расстроившись. — А слышали, сегодня на трассе? Ужас какой, мальчишка полез в фургон крутить баранку, в яр завалился.
— Не завалился, а убили, — возразила девочка.
— Что-о? Ты что болтаешь? Ты что сказала, что сказала! — еще более расстроилась Катерина Игнатьевна. — Что ты знаешь, что ты можешь знать?
— Знаю. Во дворе говорили.
— В каком дворе? В каком дворе? У нас и двора нет, дом на пустом месте стоит.
— У Таты во дворе. Тата говорила.
— Какая Тата? Опять эта Тата! Ты почему шатаешься по дворам?
— Я не шатаюсь. Мы всегда, все девочки, у Таты во дворе играем, всякие книжки читаем.
— Вот пожалуйста, они читают! Что вы читаете, что?
— Что хотим, то и читаем.
— Слышали? Ну, что мне с ней делать? И наказывать рука не поднимается, целую четверть проболела, в клинике лежала на обследовании.
Анатолий сочувственно присматривался к девочке — серые, внимательные глаза Оленьки, как всегда у детей после тяжелой болезни, стали большими и тревожными; рука с голубыми прожилками нетерпеливо легла на руку матери. Вокруг шеи розовая капроновая ленточка с подвешенным плоским ключом от квартиры.
— Значит, мы с тобой друзья по несчастью? — склонился к девочке Анатолий. — Друзья по коечкам больничным?
— Почему по несчастью, — не поняла Оленька, — я не знаю, о чем вы говорите. Я сказала про мальчика, а вы про что?
— Не приставай ты со своим мальчиком, — оттеснила девочку Катерина Игнатьевна. — Не слушайте ее, глупая девчонка. На трассе лучше знают, да я сама слышала и видела, как вытаскивали трактором машину, серый фургон пищеторга.
— Не серый, а коричневый, —
— Не коричневый, а серый, — строго поправила дочку Катерина Игнатьевна.
— Нет коричневый, шоколадный, — упрямо повторяла девочка. — Я видела, шоколадный.
— У тебя кругом шоколады, так шоколады и снятся. Серый фургон. Трактор вытащил серый фургон.
— Нет шоколадный. Я вышла на балкон, когда загремел гром, посмотреть летающие тарелки и видела — шоколадный.
— Какие тарелки? Причем тут тарелки?
— Тата говорит, когда небо светится от молний, летают тарелки. Тата говорит, сейчас по всей земле летают тарелки.
— Господи, — всплеснула руками Катерина Игнатьевна, — мы про фургон, она про тарелки.
— И я про фургон, я ж видела…
— Ну, теперь пойдет… У меня уже вот такая голова от ее выдумок, — рассердилась мать. — Если не тарелки, так снежный человек или дракон подводный… Вы уж извините нас, приятного аппетита. А мне ж еще на базу!..
Черный кот проводил Катерину Игнатьевну и Оленьку до двери, постоял, о чем-то размышляя, и вернулся к столу, прижался к ноге Никиты.
— Странная девочка! — Анатолий прислушивался к удаляющимся шагам Оленьки. — Я еще на площадке заметил — не по-детски ревниво следит за каждым шагом матери.
— Не девочка странная… — неохотно отозвался Никита. — Жизнь у них странная. Муж неизвестно где, затяжные командировки, я его в глаза не видел. Свекруха ведьма. Соседи рассказывали, Катерину со света сживала, сынка наставляла: „Ты уж за ней гляди, ты уж присматривай, чтоб не очень гуляла. А то ж тут понаселялись кругом, интеллигенция, образованные, знаем мы этих образованных“. Теперь девчонке голову морочит без стыда и совести: „Папка в отъезде, так ты доглядай кругом. Ты тут хозяйка растешь!“
— Серый или коричневый? — спросил Анатолий.
— О чем ты?
— О фургоне. Серый или шоколадный?
— Ты о фургонах! А я думаю о том, как девочке жить, понимаешь, как ей жить в ее обстановочке, с квартирным ключиком на шее. Его фургоны тревожат! Я о главном думаю, как ей живется-можется. Невольно вспоминаю: в моей семье не было свекрухи-ведьмы; соседей языкатых не замечалось, никто ни за кем не следил, не высматривал… Интеллигентное семейство, сознательное. Сосуществовали разумно, уважительно, мирно. Но, помнится, они часто спорили. Тоже разумно, уважительно. Однако слишком возбужденно: Каждый с сознанием своей правоты. А мне слышалась ссора, не переносил этого интеллигентного, гнетущего противостояния. И когда они жестко отстаивали свои позиции, мне чудилось — земля колеблется и готова рухнуть. И потом эти молчания, сменяющие спор. А если спорят не интеллигентно…
Помолчали, заканчивая обед с пирожками.
— И все же — коричневый или серый? — поднялся Анатолий. — Разреши позвонить?
Никита удивленно глянул на друга:
— Телефон в кабинете отчима.
Анатолий набрал номер подрайона:
— Лейтенанта Пантелеенко нет поблизости?
— Кто спрашивает?
Анатолий назвался.
— С выздоровлением. Приступили?
— Жду приказа.
— Его нет сейчас. Но должен явиться. Что передать?
— Пусть позвонит на квартиру архитектора… Пусть позвонит Никите, он знает.