Поселок
Шрифт:
мужски расставив ноги, смотрела на Наташу спокойным ровным взглядом. Но папа услышал
и возмутился. Он предупредил бабушку, что всем достанется от жадности ребенка. Во-
первых, ребенок, когда станет взрослым, сам пострадает оттого, что не сможет победить свой
порок. А во-вторых, и родителям достанется на старости лет.
– А ты здорово на дитя не рассчитывай. На себя надейся, – посоветовала бабушка.
37
После слов бабушки говорить было не о чем,
Каждый занимался своим делом. Бабушка ушла в комнату отдыхать, мама готовила обед, папа
стоял у окна. Потом папа сказал ей, хитро усмехаясь:
– Ты ж смотри, никому не давай! Все съешь сама!
Наташа замерла. То, что сказал папа – противно. Он ей показался таким жадным! Вот уж
не хотелось быть похожей на такого человека. Но Наташа хорошо знала папин характер. Если
не прислушаться к тому, что он говорит, то по его словам часто выходило все наоборот: нужно
было делать так, как не нужно. Может, и на этот раз он схитрил, передразнивал другого
человека. И не ее ли, случайно?
От этой мысли ей стало стыдно, потом обидно, потом Наташа совсем разревелась, как
выражался Борька. Все это произошло на глазах у мамы. Мама рассердилась, накричала на
папу. Папа стал защищаться. А пока они там ругались, Наташа украдкой протянула Борьке
последний мандарин, и они снова принялись строить песчаный город. Борька что-то говорил
о строительстве, что-то там придумывал, а Наташа прислушивалась к голосам, доносившимся
из кухни.
Оказывается, мама выгоняла папу. Он сказал, что очень жаль ребенка. Потом он еще что-то
сказал такое, от чего Наташе стало грустно. Выходит, папе некуда было деваться, кроме, как
пойти к бабушке Нелле, своей маме.
В самую решающую минуту Наташа ушла за угол дома на пустырь перед калиткой и,
притворившись, что собирает цветы, ждала его там.
И он вскоре вышел. Подошел. Присел. Посмотрел ей в глаза.
Она спросила:
– Ты обиделся? Пошли к озеру, к нашему месту?
– Пошли. Но не на долго. Уже поздно.
– Ты не думай, я Борьку угостила.
– А я в этом не сомневался, Натаня. А как же иначе?
Она обняла папу. От него пахло жареным луком. Тихо сказала ему на ухо, по секрету:
– Папочка, раз ты идешь в гости к бабушке Нелле без меня, то возьми у нее… иголку и
нитку. Только коричневую, хорошо?
– Откуда ты взяла, что я иду к бабушке Нелле?
– Не знаю… ты принесешь мне иголку и нитку?
– Принесу. Но ведь все это есть у мамы.
– Нет, папочка. У тебя пуговица отрывается.
– Это, Натаня, пустяки… Бабушка Нелли сама пришьет.
– Нет,
– Договорились… но ты еще шить не научилась.
– Пока ты будешь ходить туда-сюда, я научусь, не беспокойся. Смотри же приди! Я жду. И
еще я тебе хотела сказать… сказать… – она по-взрослому отбросила волосы назад, – ты
знаешь, папочка… ты должен… починить мои единственные ботинки. У них совершенно
оторвались подошвы. А завтра идти в детский садик. Ты представляешь? Смотри! Ребенок
простудится!
– Это ты правду говоришь? – у Роберта глаза сделались строгими, и он задумчиво
посмотрел на ее ноги.
– Наверное… Ты не задерживайся, папочка! И нитку с иголкой не забудь, – тянула она
время.
– Хорошо, Наташа. А пока что иди домой. Уже темнеет.
38
– Хорошо, папочка. Только я тебе хотела сказать… сказать… У нас в детском садике… Ирка
доводит маленького Виталика до слез. Она каждый день ему говорит, что за ней придет папа,
и они сразу же поедут в детский городок на качели.
– Ну, что ж тут обидного? – удивился Роберт.
– Она нарочно это говорит. Она знает, что у Виталика нет папы.
– А мама?
– Нет, папочка. Маме некогда. Ей нужно готовить обед…
– По-моему, ваша Ира попросту болтушка.
– А, по-моему, она насмешница. И еще мне жалко Виталика. Может быть, мы его возьмем
ко мне в братики? Как ты думаешь?
– Подумаем, Наташенок. Подумаем… – деловито отзвался Роберт, устраивая Наташу на
сухое поваленое дерево и сам усевшись рядом…
Наташа после того случая долго не могла заснуть, дремала, но в ту минуту, когда бабушка,
мама, папа, толпясь в дымной кухне, уходили из памяти, словно растворялись в тумане, а
Борька на глазах превратился еще в одного Плутона, зарывающего белую кость в песок, она
вздрогнула от собачьего топота за окном… Когда открыла глаза, над домами поднималось
солнце, освещая верхушки деревьев и извилистую водную поверхность озера,
поблескивающую, как осколок зеркальца. Она подумала, что так, вспоминая, можно
пролежать и до самого вечера, когда солнце начнет садиться и станет другим. Совсем другим.
Каким было вчера. Тогда на противоположном берегу оно медленно, огромным красным
шаром опускалось в самую середину сада. А у сижки с двумя рогатками для удочек, где они
сидели с папой, – поблескивало на тонкой набегавшей волне. Наташа боролась со сном,
терпеливо ждала, когда, наконец, и папка начнет зевать и уйдет с ней в дом. Но папа с мамой