Поскольку я живу
Шрифт:
– Ну, куда мне рожать, мам! Я только отучилась, работаю всего два года, мы еще жить не начали! Я же не знала, что он вот так! Откуда она только взялась!
– А надо было знать, - поучительно сказала Лидия Петровна. – Ты точно не придумываешь, Мил? Нафантазировала себе…
– Да я же вижу! – взорвалась Людмила почти со всей злостью, на какую была способна. – Я же не слепая! Он дома разве что ночует, вчера думал, что я спать легла, а сам звонит куда-то, и голос такой… я еще на Новый год догадалась, он и тогда бегал звонить, пока мы все с вами на
– Таня? – переспросила мать. – Таня, говоришь… И давно он?
– Ну откуда же я знаю! В декабре уже точно была! Может, и раньше.
– Черт, - вырвалось у Горовой, - неужели Зорина… Вот же ж дрянь!
Несколько мгновений Мила молчала, переваривая информацию. Но, кажется, процесс переваривания не задался. В голове все еще стоял туман. Завтра – праздник. Димы нет дома. Она в одиночестве глушит вино и рыдает. Маме – кому же ей еще рыдать теперь?
– Это кто-то из университета? – настороженно спросила она. – С кафедры?
– Соплячка деревенская, - возмущенно сказала Лидия Петровна. – Второкурсница. А такой мышью прикидывается!
– Второкурсница? – опешила Мила, осев вместе с телефонным аппаратом, который держала в руках, в кресло – слабость во всем теле резко сконцентрировалась только в ногах и почти подкосила ее. – Это ж сколько ей лет? Восемнадцать? Девятнадцать? Красивая?
– Ай! Ничего особенного. Узнаю, что точно она, – вылетит со свистом!
– Да какая разница, вылетит или нет, если он к ней уйдет, мама?!
– А ты сделай так, чтобы не ушел!
– Как?! – выкрикнула Мила и зашлась плачем. Глаза опять наполнились слезами, и она не могла их удерживать. Она вообще не могла себя держать. Ей хотелось собственной головой все зеркала в доме перебить. Ничего не оставить. Потому что не нужен был ей этот проклятый дом без Димы.
– Ну твой же мужик, Мила! – вздохнула мать. – Накорми, напои, спать уложи… Не знаю, с работы его встреть, в ресторан сходите. А мужикам много не надо. Вся их любовь в одном месте.
– Это место сейчас мне недоступно! Господи, мам… может, пусть папа с ним поговорит? Или даже Димкин отец, а?
– И папа поговорит! Он ему веселую перспективу обрисует. Но наступать надо по всем фронтам, понимаешь?
– Ты мне эту Зорину покажешь?
– Зачем, Господи?
– Понять хочу, на что он повелся.
– Не поймешь, - авторитетно заявила Лидия Петровна, - но если сильно хочешь – покажу.
– Спасибо, - всхлипнула дочка. И зло, горько добавила: - С Рождеством… наступающим!
– И не реви! Нужен мужик – борись. На войне все средства хороши.
Мужик – был нужен.
Больше всего на земле был нужен этот мужик.
Она могла все забыть, все простить, жить дальше – если бы только он не бродил тенью по дому и не выдыхал с облегчением, переступая его порог.
Они познакомились года три назад – он, молодой специалист почти без опыта работы
Мила отдавала себе отчет в том, что Дима не от большой любви оказался с ней в ЗАГСе, а по вполне меркантильным соображениям. Дурой она никогда не была. И головой – все понимала. Но, как кошка, льнула к нему, только радуясь даже самой мимолетной его улыбке, обращенной к ней.
У нее такие варианты были – среди однокурсников, сотрудников, друзей отца! Она все перебирала. Пока не втрескалась по уши.
И черт его знает, как сложилось бы, если б в самом начале именно она не проявила инициативу.
Это случилось в конце сентября.
Она взяла отцовскую «волгу», отправила шофера курить бамбук. Подкатила к той стройке, где у Мирошниченко смена заканчивалась. И предложила его подбросить до общежития, в котором он жил в те времена.
Сразить должна была сразу и наповал. Нарядом, прической, макияжем. Раскованностью, чувством юмора, разудалым характером, которым так восхищался отец, считая, что в ней есть стержень.
Раскованность. Трижды ха.
До общежития доехали не сразу. Прямо там, в той «волге», несколькими часами позднее, после ужина с шампанским и прогулки на берегу моря они и стали любовниками. Это она его соблазнила, когда они оба были уже слегка на подпитии, перебравшись из своего кресла у руля в его, штурманское, и устроившись у него на коленях, широко раздвинув колени. Чувствуя его напряжение, судорожные движения бедер и руки, гуляющие по ее телу все увереннее. И торжествуя: она не ошиблась! Она ему нравится! Он тоже хочет!
Уже тогда Мила понимала – хороши действительно все средства. И никогда не боялась остаться непонятой или осуждаемой.
В общем-то, ей было плевать, лишь бы получить желаемое.
И тогда, и сейчас – она хотела его. А ни мать, ни отец ни в чем ей с рождения не отказывали.
Так как же вышло, что теперь ей отказывает собственный муж, который должен с рук у нее есть и благодарить за все, чего достиг в своем возрасте, тогда как другие в это время с хлеба на воду перебиваются?!
Мила несколько недель уже чувствовала: что-то происходит. Что – не знала, пока в новогоднюю ночь не услышала Димин шепот в коридоре, где стоял телефон:
«Тань, я еле пробился к тебе. Тань, с Новым годом, хороший мой… Слышишь? Не реви! Ну не реви, я тебя люблю, Тань. Я тебе обещаю… ну как что обещаю? Мы следующий год вместе встречать будем. Я не понимал просто, я сейчас понял – чужое тут все. А ты – родная… Я завтра приеду. Прямо утром приеду…»
Она не дослушала. Держась за стену, уползла в ванную, где, промакивая влажным холодным полотенцем собственные пылающие виски, пыталась унять бешеный порыв орать и крошить все, что попадется под руку.