Поскрёбыши
Шрифт:
В огромных песочных часах не песчинки сыплются, а целые булыжники. Арсюша поступает в «щуку», Андрюша в орловскую духовную семинарию. А звонить кто будет? об этом умалчиваем. Кто зимою дачу сторожит, тот и звонит (Огры… и Огло…).Формально звонарь Андрей Перелешин, он по воскресеньям и по праздникам приезжает на той самой электричке, где Олег попался с фальшивым милицейским удостовереньем. Но Андрейка ни в чем дурном не замечен. Арсюша же на приемных экзаменах в «щуку» наделал шуму. Дал им всем прикурить, которые в комиссии. Почему–то Свен принял успехи Никитиного духовного внука близко к сердцу. Момент был такой: только что Нильс упокоился в каменистой шведской земле. Свен неожиданно подсел на новые (старые) впечатленья: Россия… Антон Палыч Чехов… метод Станиславского. Свен уже не танцует, преподавать его не пригласили. А ему хотелось. Немного покрутившись в «щуке» около Арсюши, окончательно обиделся на жизнь и уехал в Швецию. Гномы, по двести лет живущие,
В какое время я заехала, восемь чертей меня побери? Прожила целую жизнь с ребенком, которого год назад держала на руках, кому подарила брелок для ключей, там еще лампочка зажигалась. Начнешь с правды, а бес уведет невесть куда. Люблю правду, но мне ее мало. Вот он сидит, Никита, пишет свои закорючки. Не надоело? не страшно, что всё псу под хвост? Да нет… Ситуация не безысходная. Есть Николай, он держит Никитин архив в идеальном порядке. Когда-то ведь люди одумаются. В двадцать втором ли веке, может быть, в двадцать третьем. За Николаем Арсений, тот рано женат. Какие-то ветви отсохли, какие-то плодоносят. Время, движенье планет. Жизнь, разум, гений. Вот уже Гриша, сын Арсения, сучит ножками в колыбели. Какая муза его подберет? Ныне отпущаеши ли ты, господи, звонаря твоего Никиту? не слышу. Скажи яснее. Сохранение параметров… Завершение работы Windows…
Прерванный рассказ, оставленный звездой без продолженья
На сцене крутятся какие-то огни, звучит рок-музыка, отрывается некая рок-звезда. Нет, ничего подобного. На сцене звучит музыка рока, крутится только мотор кинокамеры, а звезда - Вифлеемская - хорошо приклеена к темному бархату над вертепом. И Гриша лежит в колыбели. Дубль номер два. Снято. И хоры - античные полухория - говорят о роке, тяготеющем над его семьей. Нет, нет, на хорах поют певчие светлыми голосами, а рока нет, есть только Бог, и Гриша спит, как у Христа за пазухой. Мотор! Снято, заметано, и не будем больше об этом. Пролог запахивает плащ и беззвучно разевает рот перед занавесом. Итак, мы начина-а-ем!
По мере того как наезжает камера, становится ясно, что на сцене и не вертеп вовсе, но комната, у которой нет передней стены, как в кукольном доме. Гриша укрыт одеяльцем в деревянной кроватке с решетками и травяным матрацем, унаследованным в относительно приличном состоянье от старшей сестры Настеньки. Лицо последней не совсем ясно видно из-под больших полей соломенной шляпы на фотографии, сделанной в семнадцать лет. Тут на стене комнаты есть и фотография ее тридцатипятилетней, хоть сейчас ей всего четыре года, и она мирно спит в уродливом раскладном кресле. Впрочем, она будет на нем спать и в тридцать пять. Просто так уж тут припасены все реквизиты. А, вот ее снимок в четыре года, с кудряшками, в платьице с пришитым фартучком. С тревогой всматриваюсь в ее позднейшие фотографии. Хорошо бы она выросла доброй - Грише так нужна будет любовь. Он с этим родился. Вот как маньяку нужно убить, так Грише нужно любить. Любить, любить всех и стяжать любовь. А вот с этим будут трудности. Вообще он из Иисусовой обоймы. Из тех, кто приходит в мир, чтобы нас пристыдить. Нельзя ли без Христа, как спросили Марию Вениаминовну Юдину в концерте? Никак нет. Без Христа ничто не движется. Без Бога ничего не существует. Ничего такого, о чем стоило бы упоминать. Все, что не Ты, и суетно и ложно. Все, что не Ты, и пусто и мертво.
Вот и бабушка Гриши, драгоценная бабочка, крылышки обтрепаны грубыми руками, пыльца с них осыпалась. Уж не долгая жилица такая бабушка. Стоит на сцене, подняв светящиеся прозрачными запястьями руки к таким же прозрачным вискам. Она поет красивым контральто какую-то очень старую итальянщину. Дирижер заслушался и замер с палочкой в руке. А дети спят себе на сцене в открытой с одной стороны детской, убаюканные ровным голосом. Эта женщина всю жизнь получала от топорного мужа нагоняй за недоваренную капусту во щах и только в позднем вдовстве понемногу вновь обрела интонацию, отвечающую легкому, вздернутому вверх взгляду ее некогда темных глаз. У Гриши будет тот же приподнятый, будто на цыпочки встающий взгляд. Вот фотография его, безобразно тощего, из пионерлага. У Гриши будет бабушкина беззащитность перед злом, ее непреложная доверчивая кротость - так распорядилась фея Генетика. Затихает, ложась в оркестровую яму, звук женского голоса, и мягкой виолончелью того же тембра вступает почти та же, чуть измененная мелодия - тема Гриши.
Эка буря налетела, только я писать! Звучат
Ну вот, реализовалось событие с малой вероятностью - в Гришу попал рецессивный благородный ген. Вон на темно-синем заднике звезда треугольным лучом указывает на него как на редкостную удачу человечества. Я берусь утверждать - это идет обойма. Такие люди время от времени рождаются, и обязательно всходит звезда. Родился еще один агнец, и с ним родилась проблема. Да он себе и пары не найдет, или женится так, что ни в какие ворота. Настрадается и улетит от нас, как облачко. Потянется ли дальше эта тонкая нить, или он - последнее звено в разреженной цепочке? Может быть, что-нибудь, через несколько поколений. В любом случае хорошо. Ликуйте, радуйтесь! Звучат трубы и литавры. У земли опять маленький праздник.
А что же Настенька? Ни гу-гу, выглядывает одним глазом из-под полей шляпы на юной фотографии. Колючий взгляд - такая клуша. В Настеньку попал доминантный ген попроще. Совсем вблизи взметнулся ветерок от легких крыльев гения рода и отлетел, не растрепав ее старательно причесанной головки. Снаряды судьбы ложатся рядом, но Настенька уцелеет. Вот ее старческая фотография. Экая сердитая! А Гриша? Старого Гриши здесь нет. Тяжкий груз избранничества ложится на него. Ему нести. Он лепечет в кроватке - произносит на нездешнем, оттуда принесенном языке свою присягу. Принимает огонь на себя. Ой, радуйся, земле! Хоть какое-то малое время поживет на тебе еще один из той самой обоймы. Глядите-ка, ангелы, ангелы! Они сгрудились в небе и поют. Так и поют - радуйся, земле. Значит, я права. Мессианство не единично, идет серия. Просто бывают сильные особи из этой обоймы, бывают слабые. Один прошибет головой невидимый потолок и вознесется, воздев изъязвленный лоб. Другой не прорвется и ускользнет от наших издевательств иным путем. Всё равно, блаженны кроткие; ибо они наследуют землю.
Родители Гриши говорят над его коляской, никогда не обращаясь к нему и не адаптируя своего разговора. Ой, смотрите, он уже стоит на двух довольно рахитичных ногах. Вы только подумайте! Хорошо ли, плохо ли, но стоит. На нем сшитые из чьей-то старой юбки штанишки с помочами и перемычкой, как на немецких послевоенных открытках. Защищает мягкие глаза от света рампы, прижимая к ним обе ладони тыльной стороной. Пытается говорить. Суфлер высунулся по пояс из будки и подсказывает. Блуждающие, немотствующие персонажи, ждущие приглашенья на роль в начавшейся под безымянной звездой жизненной драме, столпились в проходе партера, иные даже с сочувственным видом. Внезапно дитя разворачивается к суфлеру боком и произносит от себя целый монолог: «Коза до-обрая! Лошадь до-обрая!» Это уже можно воспринять как проповедь. От горшка два вершка, с детского садика, коли не с яслей, стал нести отсебятину, да еще таким тихим голосом. Высунулся в форточку, стоя на подоконнике, и рассыпает птичкам дефицитную гречку. Птички кучкуются, а дитя им что-то втолковывает. Просвещает. Святой Франциск. Ишь ты. А сам потом в десять лет в пионерлаге не сумеет изловчиться застелить кровать солдатским конвертом. Сейчас придут перевернут. У Гриши загодя дрожат острые коленки. Убирайте скорее этот слайд.
Ему уже двадцать, сидит во чужом пиру. Новоиспеченные родственники говорят о чем-то как о само собой разумеющемся. Это такая интонация - уверенности в том, что собеседник с тобой согласен. А он не согласен. Есть ничтожная пауза, чтобы возразить. Гриша ее никогда не пропускает. Вернее, пропускает крайне редко и потом очень раскаивается. Господи, занесло же Гришу за этот стол. Сидит напротив старика. Тот сильно сдал, глаза слезятся, на зверства его давно уж не хватает. Сарай на даче набит зэковскими телогрейками и ватными штанами. По углам везде рассованы мешочки с золотыми коронками - НЗ. Это инстинкт продолженья рода поймал Гришу на крючок. Разевает рот, как рыбка. Пропал, mon petit chose. Новоиспеченную жену зовут Надеждой. Вот он на нее и понадеялся. Напрасно понадеялся. Гришин взгляд покоится на любимом юном лице. Встала, пошла, и его взгляд туда же, как за молоточком в руке невропатолога. К невропатологам он еще находится. Сейчас его рука проносит вилку мимо рта и чуть что не тычет в зачарованный глаз. У него вообще для простых житейских дел не очень управляемые руки. Для тончайшего рисунка - пожалуйста. И так во всем. Он запрограммирован только на сложную деятельность. На книжную полку новой родни ему взглянуть некогда, а там ни одного знакомого имени. Непересекающиеся миры.