Послание к Евреям
Шрифт:
Если мы освящены, мы должны оставаться такими, и это возможно, но только Его благодатью и Его силой (2 Кор. 12:9,10; Еф. 3:16; Флп. 4:19). Мы часто согрешаем; наше невежество и равнодушие не позволяют нам быть такими, какими мы должны и можем стать с Его помощью. Нам удобно жить ниже нашего духовного потенциала. Но если уж мы освящены Его святостью, то давайте стараться жить так, чтобы наша «отделенность» стала нашим практическим опытом, а не оставалась только богословской формулировкой.
Какое значение имеет все это в практическом контексте? Это значит, что «отделенные» для Него принимают Его приоритетное право на их жизнь, признают, что полученные ими дары предназначены для служения Богу в этом мире и что все, чем они обладают, тоже принадлежит Ему.
2:14–18
5. Христос — наш освободитель
А как дети причастны плоти и крови, то и Он также воспринял оные, дабы смертью лишить силы имеющего державу смерти, то есть, диавола, 15 И избавить тех, которые от страха смерти чрез всю жизнь были подвержены рабству. 16 Ибо не Ангелов восприемлет Он, но восприемлет семя Авраамово. 17Посему Он должен был во всем уподобиться братиям, чтоб быть милостивым и верным Первосвященником пред Богом, для умилостивления за грехи народа, 18Ибо, как Сам Он претерпел, быв искушен, то может и искушаемым помочь.
В этом отрывке автор развивает тему принадлежности Христа всему человечеству как выполнившего освободительную миссию, которая касается всех. За последние десять лет освобождение стало очень модной богословской темой. В данном отрывке истолковывается тема величайшего из всех видов освобождения, не входящая, однако, в область интересов так называемого «богословия освобождения». Важно понять, что, по мнению автора, является самой страшной несвободой для человека и как Христос освободил его от этих цепей. Мы признаем свою острую потребность в освободительной миссии Христа и убеждаемся в том, что она является свершившимся фактом и одновременно с этим — продолжающимся в настоящее время процессом.
1. Освобождение как острая необходимость
Южноамериканские и прочие представители богословия «освобождения» концентрируются на потребности человека в политическом и социальном освобождении. Истинные христиане изображаются ими как борцы за права обездоленных народных масс. Свобода рассматривается ими в контексте избавления людей от бесчеловечных режимов и эксплуататорских систем. Следует еще раз заметить, что христиане глубоко озабочены любой формой человеческого угнетения и христианскому Евангелию чуждо всякое равнодушие к отчаянию угнетенных. Иисус очень заботился о людях, кормил голодных и помогал отверженным членам современного Ему общества. Но послание четко и ясно говорит о том, что, если даже человек будет освобожден от всех форм эксплуатации, он все равно останется под гнетом силы, многократно превосходящей власть жестоких гордецов, алчных работодателей или равнодушных политиков. Иначе говоря, злейший враг человека находится внутри него. В данном отрывке ярко изображен беззащитный человек как затравленная жертва трехглавого врага, имя которому «грех — смерть — дьявол». Автор говорит о том, что Христу, как нашему совершенному Вождю, пришлось вступить в схватку с этими злобными силами и враждебными влияниями. Он должен был воспринять нашу плоть и кровь для того, чтобы исполнить предназначенное для Него дело.
Первый враг — грех. В первых стихах послания, как мы уже видели, грех изображен резко отрицательно, как грязное пятно, которое должно быть удалено при очищении (1:3). Эта злая деструктивная внутренняя сила всегда будет препятствовать нам стать такими, какими мы изначально должны были быть. Чтобы удовлетворить нашу потребность в очищении от грязи греха, Христос
Второй враг — смерть. Смерть является прямым следствием и неизбежным результатом греха (Быт. 2:17; 3:3,4; Рим. 5:12; 6:23; 1 Кор. 15:21,56). На протяжении всей жизни мы от страха смерти… подвержены рабству (2:15). Будучи порабощенными узниками, мы находимся в постоянном «рабстве» (NEB) и потому нуждаемся в освобождении. Восприняв нашу человеческую природу и испытав смерть (2:14), Иисус обезвредил этого мощного тирана.
Возможно, первые христиане, читавшие это послание, знали страх смерти. Преследования и гонения рождали в их сердцах ужас перед реальной перспективой смерти, особенно если она сопровождалась сильными физическими страданиями. Такие верующие нуждались в напоминании о том, что настоящие христиане не имеют страха перед смертью. Но даже если в сердцах христиан при виде смерти все–таки зарождался страх, то тогдашние неверующие просто трепетали от ужаса перед ее лицом. Язычники не имели надежды на будущее, а жили только настоящим. В поэтических строках Эврипида слышится тайное отчаяние древнегреческого язычника, размышляющего о смерти:
Если и есть что–то неведомое, Что для смертной плоти дороже жизни, То все равно рука тьмы объемлет его, Укрывая непроницаемым мраком. А мы живем, немощные и слабые, Цепляемся за эту светлую и безымянную надежду, Которая есть наша жизнь, Потому что другая жизнь закрыта от нас. Глубины под нами полны тайн, И мы плывем по течению, Вечно питаясь иллюзиями [24] .24
Слова, сказанные няней Федры из пьесы «Ипполит».
Самое большее, на что могли надеяться римляне, — это продолжать «жить» в памяти любящих их, совсем не имея надежды на личное спасение. С каким вдохновением, должно быть, первые христианские проповедники цитировали великие слова Иисуса, обращенные к людям, скованным страхом смерти: «Я есмь воскресение и жизнь; верующий в Меня, если и умрет, оживет; и всякий живущий и верующий в Меня не умрет вовек» (Ин. 11:25,26). Неверующий мир не имеет этой надежды; не имеют ее также и такие идеологии, как коммунизм и гуманизм. Во время Второй мировой войны сэр Джон Лоренс присутствовал на похоронах Станиславского в Московском Художественном театре, которые он назвал «чем–то вроде коммунистического мемориального служения». Вот как он описывал эту процедуру:
«На сцене стоял закрытый фоб, задрапированный красным флагом. Выходили коллеги покойного и прощались с ним, произносили стандартные речи. Великие актеры и актрисы говорили о своем учителе, и это должно было бы трогать сердца, однако чего–то не хватало. И хотя я тогда еще не был верующим христианином, меня очень поразило то, что коммунистической идеологии нечего было сказать о смерти. Не было продолжения темы смерти, хотя бы такого, какое дает нам молитвенник. Точно так же визит в Мавзолей Ленина и Сталина не обрадовал меня, потому что не было во всем этом никакого смысла» [25] .
25
J. Lawrence, Russians Observed (Hodder & Stoughton, 1969), p. 118.