Посланники Великого Альмы
Шрифт:
— Вчера?.. Я четвертый день на этом посту и при мне их ни разу не кормили. Но воду я им давал, спускал во-он в том кувшине, — он указал глазами на глиняную амфору. — Извините, сеньор, но мне нужно побыстрее построить их, и я пойду спать.
— Да, Муньос, идите.
Охранник отошел, а глаза Антоньо провожали очередного узника: тридцать девять, сорок…
«Девяносто шесть, — стукнуло у него в голове. — Девяносто шесть. Зачем я считаю их?»
— Раул! — он поймал за рукав вылезшего вслед за детьми Кортеса. Посмотри на них, они же еле-еле стоят на ногах!
— А мне что за дело?
— Как
— Именно этим я и занимаюсь.
— Ради всего святого, Раул, во имя милосердия, не делай этого. Они не пройдут и ста метров.
— Тем хуже для них. И отпусти мою руку! Я не звал тебя, ты сам напросился и вот теперь смотри, сеньор Мягкое Сердце.
Антоньо на секунду прикрыл глаза.
— Раул, я не обнажаю шпагу лишь потому, что ты мой друг. И как друга прошу — немедленно доложи командору о состоянии детей.
Кортес дернул плечом, освобождаясь от хватки Антоньо и шагнул к группе солдат.
— Ну, что вы стоите? Выгоняйте их на улицу!
Отборная брань солдат смешалась с хриплым лаем собак, отдаваясь острой болью в висках Антоньо. Он, опережая всех, быстро пошел к выходу, чувствуя, как мокнет от незажившей ещё раны рубашка.
— Куда?! — Хиронимо Бальбоа, стоящий на посту у дверей резиденции командора, сделал шаг навстречу Руису. — Дон Иларио ещё спит.
Антоньо хотел послать его к черту, но вовремя сделал вывод, что ничего путного из этого не выйдет.
— Разбуди командора.
— Да? — страж посмотрел на него с усмешкой.
— Да. И побыстрее. Скажи, что Антоньо Руис срочно просит принять его. Дело, не терпящее отлагательства.
— Что-то серьезное? — Взгляд Бальбоа был только любопытен, без малейшего признака озабоченности.
— Неужели ты думаешь, что я стану беспокоить сеньора Иларио по пустякам?
— Нет, я так не думаю.
— Тогда не стой здесь, как истукан, а иди докладывать.
Стражник недоверчиво оглядел молодого дворянина, но все же двинулся к дверям. Через минуту-другую он снова возник на пороге.
— Из-за вас, сеньор, я получил нагоняй. Идите, — обидчиво разрешил он, — дон Иларио примет вас.
Командор завязывал бант на вороте рубашки, когда в дверях появился Руис. Он не любил, когда плохие новости валятся, как снег на голову; лучше отсрочить этот момент, самому попробовать угадать в те короткие секунды, когда он задаст ничего не значащий, отвлеченный вопрос и получит ответ.
— Да вы, я вижу, молодец, Руис! По вас никак не скажешь, что всего несколько дней назад вы были тяжело ранены. Похвально. А что, кстати, думает по поводу вашего здоровья Химено де Сорья?
— Он зол на меня, сеньор Иларио. Простите, я даже не поздоровался.
— А-а… — дон Иларио небрежно махнул рукой, успокаиваясь: ничего из ряда вон выходящего не произошло. На смену обеспокоенности пришло раздражение, и он сказал уже совсем другим тоном: — Так что вы хотели мне сообщить?
— Да-да, сообщить, — заторопился Антоньо. — Или, вернее, попросить.
— Весьма подходящее время для просьбы. Впрочем, кто рано встает… Слушаю вас.
— Дон Иларио, вы должны отменить свой приказ, отданный вами вчера вечером Раулу Кортесу.
— Я никому ничего не
— Извините, дон Иларио, я не так выразился. Прошу вас, отмените приказ о привлечении детей к работам в рудниках.
— Не вижу ни малейшего на то основания. Это все?
— Дон Иларио! — взмолился Антоньо. — Вы просто не видели их. Они целую неделю просидели в темноте, без пищи. Воду, слава Богу, им давали. Но они очень слабы, и не знаю, дойдут ли до прииска.
— Значит, дети не ели? Вон оно как! А мы с вами разве хорошо питались? Вы-то сами когда последний раз хлеб пробовали, забыли, небось?
— Они — пленные, и мы обязаны были их накормить, — с отчаянной решимостью сказал Руис.
— Что вы все заладили: «должны да обязаны»! Вам стало жаль их? А не жаль вам своих товарищей, которым еда уже больше никогда не понадобится. Санчо де Гамму вам не жаль?
— Это разные вещи.
— Абсолютно с вами согласен — разные. Поэтому попрошу вас впредь не докучать мне подобным вздором.
Командор, широко расхаживая по залу, вслушивался в эхо собственных слов:
— Все успокоились, все! Увидели золото — и потеряли рассудок, им больше ничего не надо, и без того в глазах желто! Вот ваш друг, Руис, так не думает. Он другого пошиба — целеустремленный, прямой и жесткий. А вы как хотели! Открывать и покорять — вот наш девиз. Держите сердце на замке, любезный, а ключ отдайте Кортесу, уж он-то вам его ни за что не вернет. Если это все, идите, сейчас время завтрака. Не хотите присоединиться ко мне?
И дон Иларио, с усмешкой ответив на сухой кивок головы Руиса, недобро проводил его глазами.
«Черт! Черт! — Антоньо налево и направо хлестал шпагой, срезая ни в чем неповинные узорчатые листы папоротников. — Больше не могу. Бегом, ползком, вплавь, но… домой!»
Он, не разбирая дороги, миновал густую поросль бамбука, что находилась к югу от города, и оказался на поляне с хмельным запахом соцветий невысокой травы. Ноги подкосились, и он рухнул в траву. Место гнева и безрассудности заняла глубокая апатия. Несколько минут назад он, спокойно миновав пост у главных ворот и оставаясь никем незамеченным, дал волю кипевшему в нем возмущению. И вот сейчас, когда беспомощность съела его безрассудство и отрыгнула равнодушием, он понял, что устал. Устал от всего: от раны, от треклятой руки, ломавшейся, как старая повозка, от крови, от чувства, которое смеялось над ним, обзывая «слабаком». Устал от жизни…
Антоньо с надеждой посмотрел в густую чащу, безумно надеясь, что оттуда выйдет лев и загрызет его. А он даже не будет сопротивляться. Шпага полетела в сторону. Но из леса никто не выходил. Напротив, откуда-то сзади он услышал приятный женский голос, спросивший по-испански:
— Твоя?
И вслед за этим — холодное прикосновение стали на шее.
Командору не давали покоя ни утром, ни вечером. Ни свет ни заря приперся один, а только он собрался растянуться в гамаке, чтобы мирно отойти ко сну, — пожалуйста, пропал, видите ли, Антоньо Руис! А кто он такой, этот Руис, чтобы из-за него болела голова? Сопливая размазня — вот он кто такой. Дон Иларио так и сказал Кортесу, поднявшему тревогу.