После бури. Книга первая
Шрифт:
В общих чертах картина, вероятно, представилась бы следующей: мозговые клетки полковника были далеко не однообразны и не одинаковы, как это можно было с самого начала предположить, среди них обнаруживались и те, которые с истинным чувством не только способны были воспринять, но и достаточно изящно исполнить Четвертое скерцо Шопена, могли и еще кое-что в том же духе, однако же все они были построены повзводно и поротно, по четыре в ряд, все состояли в кадрах, в том самом чине и звании, в котором состоял их владелец, — никаких расхождений здесь не могло быть в принципе.
Между
Вот так все эти социалисты и террористы, все философы и религиозные сектанты, все революционеры и толстовцы, все Аристотели и Надсоны, все бездари и гении, все меланхолики и воры натворили вокруг полковника такого, что в один прекрасный для него день он решил: плевать я хотел на всех на вас!
А если уже так решено, далее вполне логичным было бросить факультет с третьего курса да и постричься-побриться в военную службу, единственно порядочную, поскольку в сознании полковника уже в то время почти отождествились такие понятия, как порядочность и порядок. Равно как и беспорядок, отсутствие дисциплины и неорганизованность стали для него синонимами всяческого негодяйства, подлости и непорядочности.
Логика необычная для русского ума, но как раз в силу своей необычности и даже дефицитности притягательная.
Вот он чем, какими соображениями и убеждениями поблескивал нынче этот деревянно-полированный и круглый полковничий череп, в каком состоянии, неизменно ему присущем, он и сейчас находился.
Свет на него, на этот череп, падал тусклый, едва заметный, однако же он и в освещении не очень-то нуждался, поскольку самостоятельно излучал нечто вроде сияния.
Однако же — увы! — эта самостоятельность не выглядела ни героически, ни гордо, ни даже сколько-нибудь привлекательно, наоборот, подспудно было в ней что-то не совсем приятное.
Трагическое что-то было в ней, а этого добра вокруг и без того столько существовало повсюду, что трагедия становилась уже пошлостью и столь серой повседневностью, что дальше некуда. Так и происходило: в первый момент навстречу полковничьей уверенности хотелось улыбнуться, распахнуть объятия, но уже в следующий миг ощущалась эта самая трагичность. И не какая-нибудь отдаленная и всемирная, о той и речи нет, та сама собою разумеется — все умрем, все непременно будем там! — полковничья трагичность была сиюминутной... Вот-вот и свершится... Он сам об этом не догадывался. Зато другие, все другие участники нынешнего собрания, которых полковник послал к черту, догадывались вполне. У других, да еще у «бывших», опыт на этот счет был безукоризненный. Надежный опыт.
Ну, дело пока что было не в этом...
Итак, вскоре после событий 1905 года, после Цусимы и Мукдена, выбор полковником был сделан: воевать Россия должна на стороне Германии и Австрии против Англии и Франции. И не одни только строевые полковники
Полковник лишь разрабатывал эту ориентацию в своем уме. Русские дивизии стянутся на западную границу, под сень великих крепостей — Варшавы, Ивангорода, — тут они экипируются, подучатся, в нужный момент союзники-немцы посадят их в чистенькие железнодорожные составы, для полковников обеспокоятся салон-вагонами и по строгому расписанию доставят всех в Эльзас-Лотарингию.
Отсюда уже начнется война, и серьезная: Верден и Бельфор — не баран чихнул, к тому же здесь самая пора начаться немецкому надувательству. Русские, само собой, окажутся в самом пекле, немецкие отборные части — на второстепенных направлениях, с которых, однако же, обеспечен марш на Париж. Так оно и случится: покуда русский генералитет будет спорить между собой о том, чей корпус первым вступит в Париж, покуда депеши пойдут в Санкт-Петербург и обратно, немцы уже будут маршировать перед Комеди Франсез, перед Бурбонским и Елисейским дворцами. Четко они отшагают, немцы, по парижским мостовым, на пятых этажах всех зданий будут дрожать стекла. Это они умеют!
Но... бог с ними, с немцами, ладно уж!
Русские солдатики сложат по этому поводу какие-нибудь поговорки с рифмой «Париж — шиш» и «шиш — Париж», среди полковников будет ходить с десяток анекдотов не для женщин на тему о том, как немец опередил русского в ночном парижском заведении, но затем выяснится, что он, то есть немец, все равно остался в дураках, и в конце концов французы сами объявят, что истинный над ними победитель вовсе не германская, а русская армия. Французам так приятнее и благороднее. Они немцев не любят. А уж историкам-то военным-то академикам сколько наслаждения — спорить о том, кто же все-таки по праву должен был первым войти в Париж?!
Вот так...
Вот так, но ведь осталась главная и пакостная виновница всех интриг на Земле — «англичанка»! Уж она-то, «англичанка», успеет предать легкомысленных французиков и без потерь эвакуировать свои войска и ящики с солдатскими сигаретами через Ла-Манш на берега туманной, грязной Темзы. Она, наверное, успеет еще и против России затеять интриги на персидской границе и в Туркестане.
Но тут, бог даст, на немецких же кораблях, да и не без помощи французов полковник тоже преодолеет Ла-Манш: чего не удалось Наполеону, удастся полковнику.
Русские офицеры в Англии?! Не бывало и не случалось такого. Потому что так не бывало никогда — так, должно быть, когда-нибудь по весне 1916 года, например, обдумывал вопрос со стратегической точки зрения наш полковник. В Англии он не бывал, не довелось, уж очень заметны оказались бы русские на островах Альбиона, а вот в Париж и в Эльзас-Лотарингию летом 1911-го в отпуск, полностью за свой собственный счет, он съездил, поглядел — надо было хоть бегло, но познакомиться с театром предстоящих военных действий. И с француженками в белых передничках тоже.