После дождичка в четверг
Шрифт:
Каждый язык — взаимное соглашение людей, сотни тысяч слов, бесчисленные тонкости и различия. Но все они обречены: даже самые богатые из них умрут вместе с последним носителем, не говоря уже о диалектах, местных наречиях, изменчивых жаргонах, семейных поговорках, — большинство из них исчезают бесследно. Если очень повезет, на них можно наткнуться в письмах, книгах или надписях на могильных плитах.
Но этого недостаточно. Мало прочесть — необходимо еще и понять, для этого нужен толчок извне — подсказка вроде Розеттского камня. А у Джека ничего подобного не было. Он знал лишь, что перед ним тайна, способная
Вернувшись из поездки к маяку, они спали до полудня. Потом Бет отправилась на работу во вторую смену, а Джек бродил по церкви, не выпуская манускрипт из рук. В его сознании больше не возникало ни историй, ни подсказок. Описывая сужающиеся круги по церковному нефу, он чувствовал себя, как Фрэнк и тот безымянный монах. Когда вернулась Бет, Джек отправился спать, ощущая себя побежденным.
Следующее утро выдалось ветреным. Брезент, которым затянули дыру в кровле, хлопал — от этого Джек и проснулся. С телевидения ему прислали письмо, напоминая о русском фильме, полученном авансе и приближающемся сроке сдачи работы. Тон письма показался ему усталым — как будто оно было написано в тот же самый день, когда ему поручили это дело; как будто у них был наготове целый ящик точно таких же посланий, которые предполагалось отправлять ему одно за другим. Джек сел за стол и включил телевизор.
Изображение подрагивало, но в целом система работала. На экране — ночь; чуть виден слабый свет на горизонте и крошечные точки мириад звезд. Женщина устремила взгляд на силуэты кораблей — темные очертания на фоне ночного неба. По небу пронесся метеор. Она обернулась; мужчина исчез.
Рыбаки пытались прокопать канал, чтобы соединить деревню с морем, но море ушло. В канале в сотню метров шириной и сто километров длиной не было воды — только песок. Две грядки песка, соль от испарившейся воды и рыбацкие лодки. Мужчина шел вдоль сияющей лунной дорожки; шел всю ночь мимо освещенных луной остовов. Вскоре начало казаться, что он бредет по иным ландшафтам — по сибирским просторам, сквозь пургу и зной, под затмившимся солнцем.
Женщина наблюдала, как он идет. Песок и соль играли различными цветами — синим, белым, красным. Мужчина шел, насколько хватало кинопленки. Пейзажи таяли за его спиной и вновь возникали перед ним, черты искажались за струями дождя или в свете уличных фонарей, тогда как лицо женщины вбирало в себя все краски. Не только пейзажи — мимо мелькали картины восстаний, очереди безработных, тракторы… Он наклонялся и рассматривал каждую из этих сцен, а затем шел дальше. Он искал не это.
Рыбаки перестали рыть канал, но море продолжало отступать. Последние мили были просто пустыней. Следы на песке оставил прилив — или ветер. Наконец мужчина достиг воды — густой от соли и насыщенной химикатами, — опустился на колени и протянул к ней руку, но дотронуться не решился. Чуть помедлив, встал и пошел по своим следам обратной дорогой…
Бет сидела на скамье и, поглаживая манускрипт кончиками пальцев, рассматривала его третью часть, где мешкообразные человечки изображались в
Он снова вспомнил об ученом, которого упоминал Питер. Джек по-прежнему ощущал себя хранителем манускрипта. Только узкий круг посвященных знал о реликвии, и Джека вполне устраивало такое положение вещей, но ему требовалась помощь. Когда Бет принялась листать страницы, он встал.
Она подняла голову:
— Как ты думаешь, хоть кто-то из этих людей сумел разгадать смысл рукописей?
— Не уверен.
— Похоже, этот человек, монах, просидел над манускриптом немало времени. А ведь был весьма неглуп. Да и папу тоже не назовешь необразованным, хотя, кажется, он не слишком хорошо знал латынь.
— Зато у него наверняка имелись другие достоинства.
— Несомненно.
— А что, если он, как и тот монах, вплотную подошел к разгадке тайны манускрипта, но сердце не выдержало?
— Возможно, они вели какие-то записи. Если бы удалось их обнаружить, мы сэкономили бы уйму времени.
— Да, наверное.
— Если только открытие не захватило — или не испугало — их настолько, что они обо всем забыли.
Джек неуверенно кивнул, а Бет продолжала:
— Ведь бывает же так — идешь себе, идешь, и вдруг тебя охватывают самые жуткие предчувствия. Или ни с того ни с сего вспоминаешь нечто настолько ужасное, что сам не понимаешь, как вообще можно было об этом забыть.
— Но ведь бывает и наоборот?
— Иногда. Но чаще кажется, что именно от тебя зависит, чем это предчувствие обернется.
Джек пристально посмотрел на нее, но Бет не казалась захваченной жуткими воспоминаниями или странными предчувствиями.
— У тебя когда-нибудь появлялось ощущение, что ты не способен объяснить свои чувства?
— Постоянно.
Ее удивила сила, прозвучавшая в его голосе; в кои-то веки Джек наконец искренне с ней согласился.
— И что нам теперь делать?
Джек глубоко вздохнул.
— У Питера есть приятель, который может в лабораторных условиях провести ряд исследований. Ему понадобится несколько кусочков пергамента, только и всего.
На ее лице отразилась боль, и Джек ощутил новый прилив любви.
— Можно сделать соскоб. Или что-то в этом роде.
— Ну… если это единственный способ…
— Я тоже не в восторге от этой идеи, но выбор у нас небольшой.
Бет протянула ему манускрипт, и он взвесил его на руке, прежде чем убрать в сумку. Книга вдруг стала выглядеть какой-то заурядной, похожей на бульварный роман, захватанный сотнями рук.
От неожиданно раздавшегося стука в дверь Бет вздрогнула, но тут же успокоилась.
— Это папин друг. Тот самый, католик. Я попросила его взглянуть на нашу крышу.
Ступив на порог церкви, О’Рурк перекрестился. Он очень походил на Фрэнка — такой же серьезный, крепкий и седоволосый. Бет вывела его в середину нефа и указала вверх, на крышу. Когда он поставил лестницу и принялся возиться вокруг дыры, она с тревогой наблюдала за ним. Джек обратил внимание, что рубашка у нее застегнута не на те пуговицы.