ПОСЛЕ ГИППОКРАТА

Автор неизвестен

Может быть, именно в это мгновение я просветлюсь и что-то узнаю? О том, например, что могу повернуться и зашагать... Нет, не могу. Я ничего не могу. Я подневольный человек, работник галеры. Мне нужно идти в поликлинику. Там уже сидят люди, трясущие лицами, конечностями и карточками. Они поглядывают на часы и силятся прочитать на двери мое имя.

И я неторопливо иду.

А вокруг все тот же мороз, неотвратимые сосны, далекий непонятный дым. Я дышу полной грудью и думаю: вот, хорошо. Сейчас февраль, такой-то год. Тысяча

девятьсот. А что будет дальше?

Вот мне вдруг до смерти интересно: что будет дальше?

Пока мне еще двадцать шесть лет. Мне отчаянно интересно. Ведь что-то же будет дальше - пускай не за поворотом, ибо я уже знаю, что там будет поликлиника и ничего больше, а вот через неделю или год? Ведь что-то случится со мной? Родится кто-нибудь или умрет, начнется война, случится землетрясение, объявится главный свидетель Иеговы Иисус Христос?

Такие мысли меня до сих пор посещают, однако все реже.

С порога:

– Здравствуйте, Алексей Константинович! А позвольте узнать, куда это вы вчера так рано сбежали? Прием до девяти, а вас уже не было в семь...

Ломаю шапку:

– Так электричка... Вы местные, а мне еще ехать...

– Алексей Константинович, так не годится.

Преамбула

У нас с писателем Клубковым возник маленький спор.

Препаратор -Клубков - имеет к медицине довольно опосредованное отношение. Он некогда работал там санитаром.

Но он из самоучек типа Шлимана, и Трою выкопает на тещином огороде, усиленно овладев перед этим греческим и еще каким-нибудь языком. Ну, древнеарамейским.

Поэтому имеет мнение. Санитарии ему хватило.

И он держал речь.

– Будь я психотерапевтом, - говорил Клубков, - я каждый первый сеанс начинал бы преамбулой. Я бы спрашивал: вы знаете, что бывает, когда у человека неправильно срастаются кости? Правильно. Их ломают и составляют заново. Так вот: в психотерапии происходит то же самое. Но учтите: анестезия здесь...
– он со значением помолчал и помешал ложечкой чай.
– Не предусмотрена, -закончил он с фальшивым сострадательным вздохом.

Я позволил себе пересказать это профессиональному психотерапевту.

– Это был бы его последний сеанс, - сказала она.

Потирая руки, я передал эти слова Клубкову. От нее, между прочим, добавил я, никто не уходит фрустрированным.

И Клубков взвился.

– Что?
– взревел он и заскрежетал зубами.
– Фрустрированным, говоришь? Да больной должен уходить от врача с полными штанами!...

Алиса и Зазеркалье

Я тут уже давно пишу об этих материях, и мне простительно повторяться. Я не помню, рассказывал об этом или нет.

Но одна реплика из интернета меня возбудила и направила струю воспоминания, куда нужно.

Дело в том, что однажды у меня заболел зуб. И не один. А

у наших врачей было правило: должно быть больно. Потому что если клиент не вопит и не ссытся, то как же узнать, в каком ты канале - зубном или мочеиспускательном? Доскребся до нерва или еще не успел, и десерт откладывается?

Я, понятно, лечился по блату. А какой у меня был блат на пятом курсе мединститута? Маменька-гинеколог, вот и все. Она и привела меня к себе в женскую консультацию.

Там сидела очередь, человек шесть теток в больничных халатах. Чинно беседовали о молозиве. И я сел, тоже в больничном халате, только в белом. И еще я отличался тем, что был без живота, а у них животы были, моему не чета, благо ожидалась феличита.

Доктор Алиса завела меня в кабинет поперед всех. Она была очень красивая, эта доктор Алиса. Как живую помню. И неподдельное наслаждение в ее карих очах. Лишний раз доказывает: не верь глазам своим! Вникай и бди.

Мне казалось, что я лишь изредка и тихонечко мычу. Для порядка, из уважения. Ведь я тоже знал правила.

Когда я вышел, в коридоре было пусто.

А я был похож на кота Базилио по причине кромешной тьмы, сгустившейся перед глазами.

Приказано выжить

Давным-давно ко мне любил приходить пациент, на котором можно было возить воду. Правда, мешали очки. А в остальном он был грузен, розоволиц, энергичен и требователен.

Ему, вообще-то, вовсе незачем было ходить ко мне, и он это знал. Он сосал кровь из ревматолога, но любил и меня, вкусного, и навещал.

Потому что я был универсален, как понимала любая уборщица на вокзале.

У этого человека была инвалидность под номером "два", и он добивался, чтобы ее переделали в номер "один", то есть усилили. И на лице его было написано сожаление, что инвалидностей еще больших на свете не существует.

Он страдал заболеванием всех суставов.

Загвоздка в том, что этих суставов в человеке до черта. Одних межпозвонковых не перечесть.

И вылечить его было никак нельзя.

Потому что он был участником и ветераном военной тайны: имел какое-то отношение к событиям на Тоцком полигоне. Там подорвали атомную бомбу и всем, кому повезло это пронаблюдать, запретили распространяться. И он помалкивал.

О чем ему, секретностью скованные, понаписали такую толстую карточку, в бедро толщиной - уму непостижимо. Ведь что-то же писали, ведь находили некие эвфемизмы. Что лишний раз доказывает. Неважно, что.

А я пришел работать в поликлинику, когда про Тоцкий полигон уже начали поговаривать. Полетел звон и благовест: мол, вроде бы что-то имело место, никто и не отрицает, но и выводов делать не будут. Хер вам, а не причинно-следственная инвалидность.

И вот он намеревался увязать тотальное поражение своих больших и малых суставов с Тоцкими испытаниями.