После и вместо

Мальвина_Л

И будто время останавливалось, замирая на месте. Вернее, не так. Мир застывал вокруг них, пока он держал ее за руку, целовал мягкие губы и зарывался лицом в рыжие волосы, пахнущие морем, ландышами, … жизнью. Замирал или исчезал, растворялся, как соль растворяется, тает под дождем.

Гости (весь Дистрикт №13, на самом деле, и все беженцы, у которых больше не было дома) затихли, и церемония началась. Пока Энни шептала клятвы вечной любви и верности, Финник чувствовал, что за спиной распускаются крылья. Он думал их давно уже нет, этих крыльев свободы и счастья. Он думал, что две Квартальных Бойни - одна за другой, и манипуляции

Сноу, сотни чужих постелей и жадных похотливых рук - он думал, все это вырвало их с корнем, развеяв обрывки перьев по ветру. Может быть, они, эти крылья, отрасли только что, пока Энни Креста брала его в мужья, обещая любить до конца их дней.

“Рука об руку. Только вместе, Финник Одэйр. Навсегда”

Навсегда.

– Я, Финник Одэйер, беру тебя, Энни Креста, в жены, начиная с этого дня… - На секунду переводит дыхание, чувствует, как сдавливает волнением горло. Далеко в толпе гостей он видит Китнисс Эвердин, что кивает, подбадривая. Переводит дыхание.
– Вместе и врозь, мы всегда будем одним, одной жизнью, одной целью, одной судьбой.

Он говорит, уже не слыша никого, ничего. Но чей-то голос рассеивает вязкий туман, окутавший жениха и невесту плотным коконом, будто теплым ватным одеялом:

– Теперь вы можете поцеловать невесту.

Он тянется к любимым, влекущим губам. Он пробует их, будто впервые, и кажется, что краски становятся ярче, а звуки - насыщенней. Он знает, что Энни никогда еще не была красивей, а он никогда еще не чувствовал себя таким счастливым болваном. Он хочет запомнить каждый вдох, каждую улыбку, каждый взмах ее ресниц и каждое трепетное касание маленькой ручки. Как играет свет в ее волосах, и как ложатся локоны на плечи, когда она поворачивает голову, как развевается ее подвенечное платье и как невинно и нежно прозрачная фата прикрывает волосы, что, кажется, горят, полыхают изнутри. Он хочет запомнить все черточки и все детали, чтобы потом рассказывать их детям и внукам.

Он не знает, что ему осталось жить лишь десять дней.

*

– Ты уезжаешь так скоро, - шептала на рассвете сонная Энни и, потянувшись, взъерошила его золотистые кудри.
– Обещай, что будешь осторожен, любовь моя.

– Это финальный рывок. Мы возьмем Капитолий и продолжим праздновать уже там. А том поедем домой, в Дистрикт №4. Помнишь мачты наших лодок, и как вода отливает серебром, когда мы выходим под парусом в море? Помнишь, как блестит на солнце трезубец и как свистит, рассекая волну? Помнишь, как волны разбиваются о камни, и в воздух взметаются сотни крошечных брызг, переливающихся на солнце всеми цветами радуги?

Финник улыбается, он склоняется, чтоб потереться носом о ее щеку, а потом целует жадно и глубоко. В последний раз. Перед тем, как уйти.

– Я вернусь очень-очень скоро, ты и соскучится не успеешь.

Она будет скучать по нему всю оставшуюся жизнь.

*

– Короткий у вас был медовый месяц.
– Китнисс уже не улыбается, да и Финнику как-то не до смеха. Он чувствует ледяное дыхание вечности где-то у затылка, но никак не может заставить себя обернуться, чтобы заглянуть ей в глаза.

– Надеюсь, мы закончим его в Капитолии. После того, как захватим его.

Он не знает, что не дойдет до дворца и не увидит падения Сноу. Он не знает, что отдаст свою жизнь за то,

чтобы жила эта потерянная, но такая храбрая девчонка - свой парень, лучший дружище. Жила и смотрела на мир печальными темно-серыми глазами. Девчонка, что всегда будет помнить запах пороха и горящей плоти, что будет просыпаться среди ночи с пронзительным воплем: “Финник!”, а потом тише, уже шепотом: “Морник, Финник, морник…”

…

Когда ящерицы-переродки наваливаются со всех сторон, раззявливая уродливые, утыканные кривыми клыками пасти, время вновь будто замедляется, и крики Китнисс Эвердин откуда-то сверху растягиваются, глушатся. Финник снова слышит музыку и веселый смех своей Энни, чувствует тепло ее тела и видит изумрудный блеск сияющих глаз. Энни в белом подвенечном платье и ее ладонь, опускающаяся на его лицо. А потом, сразу без перехода, он видит ее на корме большой быстрой лодки, чувствует, как ветер хлещет в лицо, чувствует соленые брызги на коже, находит ее руку и сплетает их пальцы. Она отвечает легким пожатием.

А потом все исчезает.

========== 10. Китнисс/Финник ==========

Комментарий к 10. Китнисс/Финник

https://pp.vk.me/c629308/v629308352/22c8d/a94I45aYwvI.jpg

Это не тот город, где она узнала его, и, кажется, совсем не та жизнь. Она кутается в теплый плащ и натягивает на голову капюшон, почти скрывающий лицо. Сегодня промозгло и зябко, и с Влтавы по мощенным брусчаткой улочкам расползается молочный вязкий туман, что путается в кружевных арках бесчисленных мостиков и мостов, повисает на перилах рваными грязноватыми лоскутами. Прохожие поднимают воротники, пряча зевоту в широких шарфах. Не смотрят друг на друга совсем, будто бестелесные призраки, слоняющиеся по набережной в поисках покоя или прощения.

Он часто говорил ей про Прагу. А она слушала, купаясь в блеске его глаз - голубых и чистых, как детские слезы. Путалась пальцами в мягких кудряшках. Теплых и золотистых - того же оттенка, что солнце.

Финник.

Тот, кто всегда был рядом в те страшные, безумные дни. Тот, кто вытирал с ее лица кровь и слезы. Тот, кто всегда держал ее руку. Тот, благодаря кому она не упала.

Финник Одэйр.

Последний раз она видела его, когда за спиной ширилось и ревело кровавое пламя, когда огонь пожирал квартал за кварталом. Непокорный город, захваченный тираном и узурпатором, не пожелал сдаться, а потому его поглотило пламя - жаркое и беспощадное, как взгляд Сойки-пересмешницы - символа восстания.

“Мы сделали это, Огенная Китнисс”, - Финник улыбался, стирая с лица пот и сажу. Он никогда не был красивее и желаннее, а ее прозвище никогда не было более оправданным. И тогда она взглянула на свои руки - грязные обломанные ногти, глубокие царапины, покрытые коркой. Крови не было, но казалось, она чувствует, как пурпурная жидкость струится вниз, обтягивая руки ярко-алыми перчатками.

“Я сделала это”, - с каким-то ужасом шептала она, пытаясь оттереть руки.

Она уходила, ссутулив плечи, чувствуя, как гудят пальцы, будто все еще пытаясь натянуть стальную тетиву, чтобы выпускать смертоносные разрывные стрелы - одну за другой. Он что-то кричал ей в спину, наверное, но уши заложило от грохота взрывов так, что Китнисс почти оглохла. Или просто боялась услышать его. Единственного в этом проклятом мире, за кого она шагнула бы на костер. Поставила бы лоб под пулю, а шею - под нож.