После и вместо

Мальвина_Л

Китнисс Эвердин не считала дни. Месяцы утекали, как ледяной поток в горной реке, проносились мимо, оставляя ее на берегу. Она уехала в тот же вечер. И не оглянулась ни разу.

“Всегда помни, кто твой настоящий враг”, - шептал Финник в ее голове и будто бы касался длинными невидимыми пальцами, поглаживая косу, как когда-то во время кратких привалов между марш-бросками под изнуряющим солнцем или выстегивающим глаза ливнем.

Как-то уже после отбоя он откинулся на спину, сцепив пальцы в замок, мечтательно уставился вверх, закусывая губу. У нее сердце

пропустило удар, потом другой. Финник нашел в темноте ее руку и прошептал одними губами: “Когда все закончится, мы уедем в Европу, Китнисс. Я покажу тебе самый красивый город, ты никогда не захочешь уехать. Там много замков, в которых когда-то жили короли, и узкие улочки с каменными домами, крыши у которых из красной черепицы”.

Финник говорил тогда несколько часов без остановки, а она слушала, как зачарованная, и перед глазами то и дело вспыхивали образы уютного, почти средневекового городка. Он говорил, а она уже знала, что они останутся там навсегда.

В болезни и здравии.

Сейчас, когда часы на башне гулко бьют пять раз, она запахивает плащ поплотнее, а голос Финника в голове делается все громче, отчетливее. Она бежала так долго - все время прочь, прочь, прочь. Бежала, пока ноги (или судьба) не привели в это тихое сонное место. Место из их снов и мечтаний.

Может быть, поэтому она остается на день, на неделю, на месяц. Ходит по улицам, пропитываясь запахом терпкого глинтвейна и старинных книг. Касается пальцами старых каменных стен и позволяет случайной мысли пробраться в голову: может быть, он проходил тут совсем недавно (или очень-очень давно), может быть, он видел эту же реку и эти же часы на башне точно также отсчитывали время ворчливо и как-то рассерженно даже.

Когда его руки обхватывают ее со спины, Китнисс не вздрагивает - одна из фантазий, что кажется слишком живой, слишком реальной.

– Я знал, что ты найдешь меня, Сойка-пересмешница, - шепчет в ухо такой родной (до прокушенной насквозь губы и разъедающих глаза глупых слез) голос, а губы, все те же губы с привкусом яблок и сахарных кубиков (которыми он так любил кормить лошадей) трогают шею за ухом. И это - как взрыв в голове, разрывающий сознание и мысли на мириады осколков, расщепляющий ее на атомы, на частицы.

– Финник. Финник. Финник.

Прячет мокрое лицо в его воротник, а он гладит по волосам, как и прежде. И прижимает так крепко, почти что до боли.

– Я всегда знал, что ты не забудешь. Я ждал тебя, Китнисс Эвердин. Я знал, что ты вернешься, когда придет время.

Язык будто отнялся. Или пластинку заело. Или перемкнуло в голове. Потому что говорить не получается, лишь шептать его имя рвано и влажно и плавиться от бирюзы его глаз, от легких прикосновений, успокаивающих сорвавшееся с привязи сердце.

– Прости, что так долго.

Вместо ответа сожмет ее крепче, прижмется щекой к щеке. Он больше не даст ей уйти.

========== 11. Гейл/Китнисс ==========

Кондиционеры тихо гудят, а приятная прохлада ласково гладит затылок. Она сбрасывает туфли, откидываясь на стуле, и прикрывает глаза. День

почти кончился, но город за окном, сплошь затянутый в бетон, пластик и сверкающий хром, все еще дышит расплавляющей мозги жарой, как тот самый дракон - Смауг, засевший в недрах Одинокой горы.

Дверь почти беззвучно открывается, и Китнисс Эвердин машинально распахивает глаза, натягивая на лицо дежурную улыбку. Взгляд моментально цепляется за букет лохматых ромашек - наивный и трогательный, как и Пит Мелларк, что ходит сюда изо дня в день, бросая жалобные взгляды и грустно вздыхая.

– Любуешься букетом, Кис-Кис?
– Сталь в голосе Гейла царапает по затылку, уголок рта чуть дергается, опускаясь вниз, как поникший без солнца цветок.

– Ты знаешь, это не по настоящему, - бросает она, ступнями пытаясь нащупать под столом туфли.

– Поцелуй выглядел убедительно, - у него даже скулы напрягаются, а меж бровей залегают две складочки, который хочется стереть ластиком, пальцами, губами.

Нельзя. Не то место, не то время.

– Гейл…

– Все в порядке, малыш. Устал, наверное. … Передашь эти выкладки Сноу? Он говорил, это срочно.

Хлопает пухлой папкой о стол и уходит, не оглянувшись. И даже не тянется, чтобы тронуть губами висок. Китнисс чертыхается сквозь зубы и с силой пихает от себя опостылевшие бумаги. Белоснежные листы, плотно усеянные ровными черными строчками и причудливыми графиками, разлетаются по комнате стайкой дирижаблей, терпящих бедствие.

Черт бы побрал президента Сноу и его любимчика - Пита Мелларка.

Ближе к полуночи она заставляет себя запереть офис и спуститься в гулкий, непривычно пустой холл. Охранник услужливо открывает двери, и Китнисс перешагивает порог, окунаясь в вязкий и душный воздух, что, кажется, насквозь пропитался запахами духов, похоти, денег. Сегодня в постели будет пусто и одиноко.

Как же она устала от этих игр.

*

Едкое солнце напекает макушку и жжет кожу похлеще кислоты. Китнисс вытягивается на шезлонге, опуская на глаза зеркальные очки. Краем глаза она видит, как Гейл - красивый и гибкий, будто дельфин, ныряет с бортика в голубоватую прохладу бассейна. Гейл Хоторн - единственный, кто осмеливается использовать это декоративное украшение по назначению. Другие слишком боятся испортить макияж или прически, вызвать всего лишь тень неодобрения на лице хозяина приема - президента корпорации “Панем” Кориолана Сноу.

Сделав пару кругов под водой, Гейл подтягивается на своих сильных руках, выбираясь из воды. Мышцы перекатываются под кожей, а капельки влаги медленно ползут по загорелому телу. И это, определенно, самое красивое, что Огненная Китнисс видела в своей жизни.

“Огненная Китнисс”, - дебильное прозвище, придуманное прихвостнями Сноу, разлетелось по всему “Панему”, как пожар в степи во время сильного ветра. “Огненная Китнисс”. Ни один из этих заискивающих придурков даже не догадывался, как сильно ей хотелось быть слабой и ранимой. До ломоты в костях и вкуса крови на языке.