После меня
Шрифт:
— Теперь мы знаем, что это мальчик, — говорит Ли. — Мне можно уже начинать предлагать имена?
Я чувствую, что мои пальцы сдавили листок бумаги сильнее.
— Да, можно, — говорю я. — Соглашусь ли я с каким-нибудь из них — это уже второй вопрос.
— У меня есть только один вариант, — говорит он. — Ты, возможно, помнишь. Это — Гаррисон.
Я, тяжело сглатывая, киваю. У меня, похоже, появляется еще один шанс. Возможно, я все еще могу изменить ход событий. Но я боюсь, что, если предложу другое имя и Ли согласится на него, Гаррисон на белый свет не появится. Может быть, с этим ребенком что-то случится и я потеряю его. Сейчас я, по крайней мере, знаю, что мальчик с именем Гаррисон точно будет жить в будущем — пусть даже меня в этом будущем
— Гаррисон — это замечательно. А может, давай пока будем называть его по первой букве — «Г»? Я не хочу, чтобы люди знали его имя, пока он не родится.
— Не возражаю, — пожимает плечами Ли. — По-моему, это даже прикольно — держать что-то в секрете аж до самого рождения.
Я улыбаюсь ему. У меня такое ощущение, будто я выиграла для себя еще немного времени. И теперь мне нужно использовать это время с умом.
Ли высаживает меня возле подъезда нашего дома. Он договорился, чтобы мне сегодня дали отпуск на полдня — на тот случай, если наше пребывание в клинике затянется. Кроме того, я ему сказала, что хотела бы заглянуть после клиники домой, привести себя в порядок и переодеться.
Уезжая, он машет мне рукой. Он сейчас едет на встречу с клиентом в город Харрогейт. Я захожу в дом через парадную дверь и нажимаю кнопку, чтобы вызвать лифт. Тот приходит почти сразу же. Я захожу, и двери лифта закрываются. Я кладу ладонь на свой выпирающий живот и глажу его.
— Я вижу тебя, «Г», — говорю я. — Я теперь точно знаю, что ты там. И я жду не дождусь встречи с тобой. Я буду очень хорошо о тебе заботиться. Обещаю.
Двери открываются. Я выхожу и, вынув из кармана ключ, вставляю его в замок и отпираю дверь. Я кладу свой рюкзак на пол в прихожей, все еще держа распечатку с изображением «Г» в руке. Иду на кухню, намереваясь прикрепить листок с помощью магнитика к холодильнику. Я буду такой же, как и все другие беременные женщины в нашей стране. Я буду самой что ни на есть нормальной, и это будет самая обычная беременность. Я буду делать всю ту сентиментальную чепуху, которую делают другие женщины, потому что все, чего я сейчас хочу, — так это чтобы все было нормальным.
Дверь ванной открывается. Я чувствую, как внутри меня все похолодело. Из ванной появляется темная фигура, несущая что-то в руках, и я вскрикиваю. Я вскрикиваю так громко, что этот звук, вырвавшись у меня изо рта, еще долго вибрирует где-то внутри. Я слышу, как кто-то ахает и что-то роняет, а потом вижу пристально смотрящую на меня молодую худощавую женщину в хиджабе. В ее темных глазах — испуг.
— Извините, — говорит она на чуть ломаном английском. — Это я, ваша уборщица. Я вовсе не хотела вас пугать.
Я киваю ей, тяжело дыша, и жду, когда ко мне вернется дар речи.
— Все в порядке, — говорю я, наклоняясь, чтобы поднять щетку, которую она уронила, и передаю ее ей. — Я забыла, что вы будете находиться здесь.
— Спасибо, — говорит она, беря у меня щетку. — Вы — миссис Гриффитс. Я видела вас на фотографии. — Она показывает в сторону гостиной. — Простите меня за то, что я смотрела, но это очень красивое платье.
— Спасибо, — отвечаю я, и мое дыхание снова становится нормальным. — Пожалуйста, называйте меня Джесс.
Она вытирает руку о фартук и протягивает ее мне:
— Рада с вами познакомиться. Меня зовут Фарах.
Ноябрь 2008 года
Когда поезд трогается с вокзала в Лидсе, вагон, в котором я нахожусь, полностью забит пассажирами. Я поехала в Лидс сразу после окончания занятий в школе, чтобы купить подарок Сейди на ее день рождения, но теперь я жалею, что не подождала до уик-энда. Я обычно не езжу на транспорте в час пик. Мне не нравится ощущение, что чье-то тело прижато ко мне. Я не хочу делать вдох в тот момент, когда стоящие рядом люди делают выдох. Мне нужен собственный
Можно было бы протиснуться дальше, в глубину вагона, где чуть-чуть посвободнее, но я не хочу находиться слишком далеко от рукоятки аварийного выхода. Если случится какая-то авария, то именно возле этого выхода мне и необходимо быть. В идеале — между нею и той штукой, которой можно разбить стекло. Я пытаюсь найти место, с которого я видела бы и то, и другое. И мысленно прокладываю свой маршрут к ним: пройти мимо женщины с большой розовой сумкой и остановиться как раз перед мужчиной средних лет с бородой и в очках. Они, скорее всего, в случае аварии не предпримут никаких решительных действий. Когда происходит авария, люди цепенеют. Ну, во всяком случае, некоторые люди — я об этом читала. Их парализует страх. Вот почему нужно всегда быть начеку и надеяться лишь на самого себя. Нельзя рассчитывать на то, что другие люди хорошо проявят себя в критической ситуации. Поэтому при каждой своей поездке я в первую очередь продумываю, как выберусь наружу в случае аварии. Иногда мне приходится отходить подальше от толстых людей, поскольку я опасаюсь, что они при аварии могут упасть и придавить меня своим весом. Не было бы ничего хорошего, если бы единственный человек в вагоне, который знает, как себя вести в случае аварии, вдруг оказался бы прижатым к полу чьей-то толстенной задницей.
Сегодня насчет этого все в порядке: люди вокруг меня принадлежат к легкой весовой категории. Крупногабаритного багажа тоже нет, и это хорошо. Чего мне совсем не хочется — так это чтобы меня придавил какой-нибудь гигантский чемодан.
Поезд, выезжая из Лидса, начинает набирать скорость. Я сильнее сжимаю пальцами поручень, за который держусь, и вижу, как суставы на руке белеют. Мне не удалось толком рассмотреть машиниста, потому что я подбежала к поезду как раз в ту минуту, когда он уже должен был отправиться в путь. Обычно, если я стою и жду на платформе, я внимательно рассматриваю машиниста, когда поезд подъезжает к платформе. Машинисты средних лет — самые лучшие. Если машинисты слишком молоды, у них, возможно, маловато опыта. Если машинисты слишком старые, то с ними может случиться сердечный приступ. А еще больше вероятности, что они, управляя поездом, заснут.
Поезд поворачивает на большой скорости, и мужчина, стоящий рядом со мной, невольно делает шаг назад и наталкивается на меня. Он бормочет извинение. Я сдвигаю руку чуть в сторону по поручню, чувствуя, что моя ладонь потеет. Я пытаюсь смотреть в окно, но то, что я за ним вижу, начинает проноситься мимо уж слишком быстро. Я перемещаю свое внимание обратно внутрь вагона: смотрю вниз, на пол, и пытаюсь определить на глаз, какой размер обуви у стоящих рядом со мной людей. Я замечаю, что у одной женщины очень маленькие ступни — может, третьего размера. Или даже меньше. У мужчин это определить труднее, особенно если размер — от девятого до одиннадцатого. У парня, стоящего напротив меня, туфли с длинным носком. Возможно, двенадцатый размер, хотя из-за длинного носка такие туфли всегда кажутся большего размера, чем они есть на самом деле.
Я поднимаю взгляд, когда поезд дергается. Что-то не так — я это чувствую. Я делаю шаг в сторону стоп-крана. Машинист ведет поезд на слишком большой скорости. Обычно поезд так сильно не дергается. Возможно, машинист еще молод и делает это ради собственной забавы. Некоторые парни из моей школы совершают подобные глупые поступки, когда ездят на мопедах. А может, машинист уже очень пожилой и сейчас засыпает, не чувствуя при этом, что поезд чрезмерно набирает скорость.