После него
Шрифт:
Под кожей на груди горячо бьется сердце. Я веду ладонью там, где оно толкается изнутри, и оно бьется все быстрее и быстрее.
С удивлением и радостью смотрю как кончики моих пальцев касаются его кожи.
Спрашиваю, вскидывая глаза:
— Правда?
— Да.
Он отвечает коротко и больше ничего не добавляет. Словно сам ошеломлен тем, что сказал.
— Но… почему?
Он вибрирует изнутри, и я не сразу понимаю, что это смех. Трогаю пальцами его улыбку. Он целует их. Выдыхает, встряхивает головой.
Говорит:
—
— Я Агата, — соглашаюсь я.
Ну и что?
— Ты морщишь нос перед тем, как засмеяться, смотришь на меня, как на розовую сахарную вату, а твоя кожа пахнет сиренью после дождя. Горькой и нежной.
Не могу удержаться — нюхаю свое плечо. Пахнет чистой кожей. И все.
Тимур снова смеется и целует это самое место.
— Потому что у меня встает от одного твоего взгляда. И я могу кончить от одного твоего стона.
— Это не ответ на «почему»! — капризно говорю я и бодаю его лбом в подбородок.
— Потому что выйдя из тебя, хочу снова оказаться внутри, а расставшись — тут же увидеть тебя вновь. Не знаю! Просто ты — Агата, и больше никто. Поэтому.
Меня все равно что-то беспокоит. Я как будто упускаю нечто важное. Но мужчинам бесполезно задавать вопросы про их чувства. Они либо есть, либо нет. А почему они пришли и куда уходят — одна из самых больших загадок Вселенной.
Это только у женщин каждая любовь навсегда занимает маленькую комнатку в сердце. Пусть даже запертую, задвинутую шкафом и поклеенными поверх обоями. Она там есть. Никуда не девается.
Тимур сейчас влюблен, и я вижу, как это чувство распирает его изнутри, как затапливает его глаза — и не могу не ответить. Я испытываю к нему сейчас такую нежность, что хочется плакать.
Я касаюсь губами его груди, прислоняюсь щекой.
Глажу плечи ладонями.
Тянусь к губам, но не достаю и вместо этого прикусываю кожу там, где челюсть образует острый угол.
Он балансирует надо мной, держась на напряженных руках. Но ничего не делает, только прикрывает глаза, когда я целую его плечи, его руки, кладу ладони на твердый живот.
И обхватив за пояс ногами, опрокидываю на спину и сажусь сверху.
Он легко подчиняется и лежит подо мной с закрытыми глазами. Только вздрагивает кадык, когда он сглатывает, и часто вздымается от резкого дыхания грудь.
Мне нравится медленно вести ладонями по его груди, ощущая это дыхание, по животу, такому твердому и уязвимому, оглаживать сильные руки, склоняться, обнимая ладонями лицо.
Тимур тянется, хочет обнять, задрать платье, но я убираю его руки.
Он вырывается и повторяет попытку, но я цокаю языком и закидываю руки ему за голову.
Смиряется. Терпит.
Лежит, покорный мне.
Сползаю ниже, лижу кожу на животе. Под ней твердые упругие пластины мышц, в которые не вонзить зубы, если не хочешь их сломать, поэтому прикусить получается только
Тимур тяжело дышит, мышцы напряжены.
— Агата… — начинает он.
— Тш-ш-ш-ш-ш…
Это мой ответ на его признание.
Словами я не могу выразить все, что к нему чувствую.
Нет таких слов, человеки не придумали определений для тех пронзительных эмоций, что раскрываются сейчас внутри меня, словно огромный цветок. Я могу только показать.
Ложусь сверху, сплетаю свои пальцы с его пальцами, тянусь, оставляя поцелуи на костяшках. На тыльной стороне его правой руки — два больших шрама. Их я тоже целую, чувствуя гладкость под языком.
Выпрямляюсь, передвигаюсь чуть ниже.
Развязываю пояс для смокинга, расстегиваю его брюки.
Мне приходится приподняться, чтобы Тимур мог избавиться от них.
Но он послушно ложится обратно, когда я толкаю его ладонью в грудь.
Расстегиваю молнию сбоку платья и, извиваясь, вылезаю из него.
Стягиваю с себя трусики.
Все это лишнее. Я хочу чувствовать его всей кожей.
Тимур вздрагивает и со свистом втягивает воздух сквозь зубы, когда я прислоняюсь к нему всем телом, обвиваю, словно лоза.
Но намеренно не смотрю туда, куда тянет сильнее всего.
Лежу рядом, трусь щекой о щетину на его острой челюсти. Целую висок.
Не открывая глаз, Тимур берет мою руку и целует пальчики по одному, обнимая их губами. Щекотно и нежно, пронзительно и трепетно — идеальным отражением раскрытого цветка у меня внутри.
31. Я тоже
Соскальзываю по сильному, твердому, мускулистому телу вниз, обнимаю ладонью член Тимура.
Мне нравится его гладкость и шелковая кожа, нравится отзывающаяся звоном упругая твердость, нравится глянцевая головка и сильный мощный ствол с проступающими венами.
Касаюсь кончиком языка одной из них, прижимаю, чувствуя пульсацию в ответ — отпускаю.
Тимур хрипло, надсадно, словно против своей воли стонет.
Бархат в его голосе царапается колючками — он слишком жесткий для проступающей во мне нежности. Пробирает до нутра, продирает шершаво.
Царапает, раздражает, теребит…
Но так нравится.
Делаю так языком еще раз, чтобы вновь услышать будоражащий стон.
Все мое тело откликается на хриплые нотки в его голосе, резонирует с ними.
Провожу языком от самого корня, погружаясь лицом в жесткие колечки черных кудрей — до верха и обхватываю головку горячим ртом.
Из горла Тимура вырывается хрип:
— Аг-х-х-х-х-х-х-ата…
Его пальцы в моих волосах, сжимают пряди — чуть-чуть больно.
Я не могу двинуться дальше, он и так заполняет мой рот целиком, но ничего делать и не надо — даже это заставляет Тимура выгнуться на кровати, словно одержимому бесами.