После осени. Поздняя РАФ и движение автономов в Германии

Фитт Инге

В Гамбурге пестрая компания молодых людей поселилась в пустующем доме на Экхофштрассе, среди них были и друзья Кей. Сквоттеры хотели превратить его в молодежный центр, но полиция быстро и жестоко его очистила. Жесткая реакция полиции и Сената Гамбурга привела к радикализации многих молодых людей, и некоторые из них впоследствии стали членами RAF.

После того, как я познакомилась с Пролетарским фронтом в Гамбурге, я также хотела взглянуть на группу «Революционная борьба» во Франкфурте. Когда я приехал туда, Даниэль Кон-Бендит пригласил меня остановиться у него. Я

принял его предложение и пробыл там несколько дней. Он жил вместе с Йошкой Фишером и другими в большой квартире в старом здании. Я завтракал с ними, а по вечерам мы ходили из паба в паб. С Кон-Бендитом было трудно о чем-то сосредоточенно говорить, потому что он устраивал небольшое шоу для каждого, кто проходил мимо и здоровался с ним. Он не отвергал полностью вооруженную борьбу в Западной Германии, но его больше интересовало обсуждение того, когда и как. Йошка Фишер был категорически против. Девушке Кон-Бендита было интереснее говорить со мной о его мачо-поведении и ее бесконечной борьбе с ним. Ей казалось, что он не воспринимает ее всерьез, что он ведет важные дискуссии с мужчинами, а она существует для того, чтобы ложиться с ним в постель и ухаживать за ним, хотя она тоже принимала активное участие в работе группы.

Я познакомилась с несколькими людьми в «Революционной борьбе»: с членами группы компании Opel13 и женской группы, одна из которых писала мне в тюрьму, и я приняла участие в дискуссии о сквоттинге. Речь шла о том, следует ли использовать боевые средства для защиты сквотов и какие столкновения с полицией должны провоцировать сквоттеры. Незадолго до этого произошли уличные драки из-за сквота, и на вечерних пленарных заседаниях высказывались самые разные мнения о том, что делать: сдерживаться, отложить захват новых домов, использовать пассивную оборону или перейти в наступление, воинственно защищать дома и продолжать искать новые дома для сквота. Как отреагируют городской совет и полиция?

Это было время серьезных конфликтов, борьбы между группами левых за то, в каком направлении двигаться, а также борьбы за власть внутри левых. Вопросы о том, как двигаться дальше и с кем объединить усилия? Была ли надежда на успех в борьбе за сквоты? Должны ли левые идти на фабрики к «настоящему» пролетариату? Есть ли будущее у революционной организации среди докеров в Гамбурге? Насколько значима была борьба женщин для нашей собственной организации?

То, что я часто испытывал, когда собирался вместе с левыми, отразилось в небольшой сценке, которую я никогда не забуду. Однажды во Франкфурте в квартиру зашла женщина из «Революционной борьбы», с которой я раньше никогда не встречался. На стене висел плакат с моей фотографией. Когда женщина неожиданно налетела на меня в своей квартире, она была в полном смятении. На самом деле она не хотела находиться так близко к «политику», которым она украшала свои стены. Я быстро забыла о нашем разговоре.

Члены левых групп часто обращались со мной как с экзотическим существом. Сам того не замечая, мифологизация РАФ уже началась. Я был «революционером» до моего времени, кем-то, кто имел «реальный» опыт, потому что я был одним из первых политических заключенных. Но лишь немногие из них были действительно заинтересованы в том, что мог сказать такой человек, как я. Многие из них боялись и делали шаг назад, отдаляясь от партизан.

Теперь я осознал, что аресты основателей РАФ, доносы на них и на идеи партизан, а также условия пыток изоляции в тюрьме оставили свой след. Люди боялись. Всем стало ясно, что революционная борьба может иметь личные последствия, вплоть до смерти.

Для многих в Летте концепция партизанства была закрытой дверью, неудачным начинанием. После ареста ее основателей некому было продолжать борьбу. Страх дышал людям в затылок. Была ли концепция городской партизанской борьбы неудачной, а государство слишком сильным, чтобы его можно было победить? RAF смотрела на конфронтацию, последствия которой она не могла преодолеть. Была ли сама идея ложной? Или что-то не так с тем, как она была реализована на практике?

В первые годы партизанщины многие, и не только левые, испытывали огромное уважение и даже благоговение перед

теми, кто начал бороться против государственного аппарата, кто осмелился сделать шаг от анализа и разговоров к практике, рискуя при этом собственной жизнью. Ко мне тоже относились с таким уважением и благоговением, однако, в отличие от ситуации 1970-1972 годов, почти никто не видел для себя будущего в партизанской борьбе.

Я видел все по-другому. Несмотря на то, что я сидел в тюрьме, я не боялся последствий. Для меня вооруженная борьба только началась, и времени с момента основания RAF прошло слишком мало, чтобы понять, действительно ли концепция городского партизана в метрополиях капиталистического мира имеет шанс или нет. Мне было ясно, что мне не хватает политического опыта и что вооруженная борьба требует высочайшей степени специальных навыков, знаний и политической осведомленности для достижения успеха. Но кто еще мог вести революционную борьбу в Федеративной Республике Германия? Разве не правда, что большинство трудящихся превратилось в рабочую аристократию, которая к тому же наживается на эксплуатации стран третьего мира? Какой интерес может быть у них в разрушении империалистической системы, которая гарантировала им уровень жизни, построенный на колонизации огромных континентов? Кого в Германии волновали войны, резня, пытки и обнищание в Азии, Африке, Латинской Америке?

Кто несет за это ответственность?

В начале апреля 1973 года Гельмут Поль был освобожден из тюрьмы. Я хотел с ним встретиться. Когда я позвонил его матери во Франкфурт, она сказала: «Хорошо, что вы позвонили, он очень хочет вас видеть». Я сел на следующий поезд до Франкфурта. Хельмут ждал меня на платформе, и это была очень напряженная встреча. У нас обоих за спиной была тюрьма, и никто из друзей, с которыми мы были вместе два года назад, не был на свободе. В последующие дни я оставался во Франкфурте. Он снова открыл для себя чувство свободы, и мы говорили о себе, о наших чувствах, о наших планах. Он ясно дал понять, что хочет как можно скорее вернуться в партизаны. Он также сказал, что те, кто сидит в тюрьме, должны быть освобождены, они полны решимости, и он хочет продолжать борьбу вместе с ними.

Через некоторое время после этого я снова встретился с товарищем из RAF. И снова я тщательно подготовился к поездке, используя карту города, другие карты и расписание. На этот раз друг Кея провез меня часть пути на мотоцикле, чтобы я мог избавиться от тех, кто постоянно преследовал меня.

Я рассказал о своих путешествиях, о Хельмуте и о людях, которых я встретил. На этот раз товарищ был более открытым и более расслабленным. Он сказал мне, что РАФ теперь представляет собой небольшую группу, для которой жизнь стала очень трудной после арестов в 1972 году. У них больше нет того политического и практического опыта, который был у членов-основателей, и левые боятся иметь что-либо общее с РАФ с тех пор. Он спросил меня, считаю ли я, что заключенные должны быть освобождены. Для новых членов было ясно, что без Андреаса, Гудрун, Ульрике, Хольгера и Яна они никогда не смогут развить силу, необходимую для борьбы в Западной Геннании. Возможно, я знал, что Андреас сказал им, что вначале они должны быть осторожны в отношениях со мной. Тем не менее. они все равно хотели знать, хочу ли я им помочь. Речь не шла о том, чтобы я стал членом RAF или партизаном, но они хотели знать, буду ли я создавать инфраструктуру, чтобы те, кто сидит в тюрьме, могли передвигаться после освобождения. Я согласился это сделать.

Больше я Гельмута почти не видел. Я предположил, что он тоже встретился с товарищами из RAF и готовился уйти в подполье. Позже я узнал, что так оно и было.

Когда я встретился с товарищем из RAF в третий и четвертый раз, он сказал: «Скоро начнется акция по освобождению заключенных. Мы предполагаем, что после нее многие люди будут арестованы в качестве превентивной меры или из мести. Почти наверняка среди них будете и вы. В любом случае, никто из тех, кто известен свиньям, не сможет какое-то время свободно передвигаться. Нам нужно завладеть квартирами, и все, кто находится в группе риска, должны будут уйти в подполье, прежде чем мы начнем. Вы хотите?»