После смерти Пушкина: Неизвестные письма

Ободовская Ирина Михайловна

У нас нет никаких сведений о том, что Дмитрий Никола­евич ездил в Сульц. Полагаем, что это его намерение не бы­ло серьезным. Хотя ему, вероятно, и хотелось повидать се­стру, но денег на такую дорогостоящую поездку у него, ко­нечно, не было. А главное, ему вряд ли улыбались встреча с Дантесом и Геккерном, а также неизбежные в таком случае разговоры о деньгах... Так что, вероятно, он просто хотел сделать приятное сестре и подать ей надежду на такое сви­дание в будущем.

Обратим внимание на упоминание о друге Пушкина С. А. Соболевском. Как пишет Екатерина Николаевна, он долгое время жил в окрестностях Сульца. Что привело Собо­левского в Эльзас? Возможно, заказы машин

фирме Кёхлин для его фабрик в России, а может быть, он охотился в горах, так как в окрестностях Сульца была прекрасная охота. Во всяком случае, его пребывание там вызывает несомненный интерес. Екатерина Николаевна так зло иронизирует в его адрес не зря. Не было ли у Дантеса с ним встречи? Не расска­зывал ли Соболевский в Сульце о петербургских событиях в неприятном для Дантесов освещении? Весьма вероятно.

Впервые в письмах к брату Екатерина Николаевна упо­минает об Александрине, и крайне неприязненно, называя ее «совершенной сумасбродкой». Что рассказывали ей рус­ские путешественники? Не говорили ли они о том, что, став фрейлиной императорского двора, Александра Николаевна, не желая «уронить свое доброе имя», неблагожелатель­но отзывалась о Дантесах? Екатерина Николаевна называет назначение сестры фрейлиной «пустяком», из-за которого нечего терять голову, но вспомним, с каким восторгом и гордостью в 1834 году она описывала Дмитрию Николаеви­чу более чем благосклонный прием императорской четой ее самой, только что принятой во фрейлины... И не случай­но Екатерина Николаевна с таким нетерпением ожидает встречи со Строгановыми и Полетикой, которые, как мы уже говорили, во время петербургских событий были на стороне Дантесов и Геккерна.

В одном из последующих писем мы узнаем, что свидание в Баден-Бадене со Строгановыми и Полетикой, которые бы­ли «так милы» с Дантесами в Петербурге, состоялось. Там, конечно, они получили подробную информацию о сестрах, о родных и о том, что делается и говорится в Петербурге. Нет ничего удивительного в том, что супруги помчались в Баден: редко кто-нибудь изъявлял желание их видеть... Кава­лергард Кутузов, о визите которого с таким восторгом сооб­щает Екатерина Николаевна, возможно, был единственным их гостем «оттуда».

«28 января 1841. Сульц

В то время как я писала тебе в письме о всяких пустяках, мой дорогой друг, я совсем и не подозревала, какое ужасное несчастье могло со мной случиться: мой муж чуть не был убит на охоте лесником, ружье которого выстрелило в четы­рех шагах от него, пуля попала ему в левую руку и раздроби­ла всю кость. Он ужасно страдал и страдает еще и сейчас; слава Богу, рана его, хотя и очень болезненная, не внушает опасения в отношении последствий, врач говорит, что это месяцев на шесть. Это ужасно, но когда я подумаю, что мог­ла бы потерять моего бедного мужа, я не знаю, как благода­рить небо, что оно только этим ограничило страшное испы­тание, что оно мне посылает.

Вот видишь, дорогой Дмитрий, я не могу без содрогания и подумать об ужасном несчастье, которое чуть было со мной не случилось. Нет, это было бы слишком ужасно.

Прощай, целую тебя».

Письмо от 28 января 1841 года — небольшой листок, вло­женный в письмо от 26 января. Написано оно наспех, под первым впечатлением. Что это? Случайный выстрел? «Чуть не был убит...» «Ружье лесника выстрелило в четырех ша­гах». Так ли все это было на самом деле, не скрыл ли что-ни­будь Дантес, рассказывая жене об обстоятельствах ране­ния? Были ли они в действительности такими, как их опи­сывает здесь Екатерина Николаевна? Кто знает...

В следующем

письме, написанном через три месяца, она говорит о длительной болезни мужа, о том, что врачи дежу­рили при нем днем и ночью. Видимо, рана была более серь­езной, чем можно судить по письму от 28 января, и круглосу­точные дежурства врачей и дальнейшее лечение в Каннах свидетельствуют об этом.

Невольно вспоминается, что несколькими годами позже на охоте был убит тоже «случайным выстрелом» секундант Дантеса на дуэли с Пушкиным д'Аршиак...

«Сульц, 26 апреля 1841 г

Я начну свое письмо, дражайший друг, с того, чтобы по­благодарить тебя за хорошее письмо, а твое обещание при­слать мне 5000 рублей чрезвычайно меня обрадовало; ни­когда деньги не были бы более кстати, я просто не знала, к кому обратиться. Длительная болезнь моего мужа, как ты сам хорошо понимаешь, стоила очень дорого. Оплатить три счета от врачей (а некоторые из них были при нем днем и ночью) это не безделица, а теперь еще курс лечения на во­дах, право, если ты не придешь нам на помощь, мы были бы в крайне затруднительном положении. Я тебе тем более бла­годарна, что прекрасно знаю о плохом состоянии твоих дел, мать мне пишет в последнем письме о новом перезакла­де твоих имений. Все это очень печально, мой бедный брат, но будем надеяться, что наступит день, когда ты будешь воз­награжден за все жертвы, что ты приносишь семье, и что в старости, и даже через несколько лет, ты хоть немного от­дохнешь, и наконец, будешь иметь счастье восстановить со­стояние твоих братьев и сестер и своих детей...

Я рада была узнать о цветущем здоровье твоих сыновей, надеюсь, что скоро я смогу тебя поздравить с рождением ма­ленькой мадемуазель Гончаровой, ты ведь знаешь, что в ва­шей семье женщины очаровательны, и я надеюсь, что ты не захочешь уличить меня во лжи.

Сейчас моя старшая дочь мучает меня: она во что бы то ни стало хочет написать письмо, сидит рядом со мной и вы­водит какие-то каракули на клочке бумаги, болтает как соро­ка, кричит мне в ухо разные глупости, так что я даже не знаю что пишу.

Ты, кажется, беспокоишься о здоровье Лизы, надо наде­яться, что ее болезненное состояние пройдет после родов, только пусть она будет очень осторожна и не делает ника­ких глупостей. Право, мои дорогие братья, я не знаю, что вы делаете, чтобы подобным образом разрушать здоровье своих жен, все они постоянно болеют, я полагаю, это мужья виноваты. Поэтому я считаю, что мой является образцом, так как со времени замужества я чувствую себя лучше, чем когда-либо, и только цвету и хорошею.

Говорят, что жена Вани очень больна; он должен был бы отвезти ее на воды этим летом, поверь мне, это было бы ей очень полезно, хороший климат — это все. Шутки в сторону, но я, которая, как ты знаешь, всегда была довольно крепко­го здоровья, ощущаю огромную разницу в этом отношении, воздух здесь такой чистый, здоровый, и потом не бывает бо­льших морозов, что тебя хватают, едва высунешь нос на ули­цу, я себя чувствую тут совсем иначе, чем в России.

Что поделывают сестры? Кстати, о твоей последней поез­дке в Петербург: тетка Катерина говорила тебе, что я ей писа­ла? Строгановы мне так надоедали, чтобы я это сделала, гово­ря, что она очень жаловалась, что с тех пор как я уехала из России, я ей совсем не писала. Я их уверяла в обратном, утверждая, что писала два раза, но никогда не получала ни строчки в ответ. В конце концов, чтобы доказать их неправо­ту, я вложила письмо к ней в письмо сестрам; не знаю, получи­ла ли она его, могу сказать только, что она мне не ответила.