После смерти Пушкина: Неизвестные письма

Ободовская Ирина Михайловна

Но довольно об этом предмете, столь мало приятном для нас обоих, поговорим о другом. Вот мы обосновались в Вене на зиму, но, если говорить откровенно, скажу тебе, что сей­час, когда мое любопытство удовлетворено, я была бы счаст­лива вернуться домой. Вена красивый город, но жизнь здесь настолько отличается от той, которую я привыкла вести, что мне тут не очень нравится. Впрочем, я думаю, для того, чтобы пребывание здесь было приятным, надо быть здеш­ним уроженцем и любить свет, а так как я не являюсь пер­вым и ненавижу второе, я нигде не бываю более счастлива,

чем в своих горах, по которым я вздыхаю от всего сердца.

Мы умоляли Барона разрешить нам не бывать в большом свете, на что он дал согласие, и потому ведем очень спокой­ный образ жизни и делаем все возможное, чтобы иметь как можно меньше знакомств. Я встречаюсь ежедневно с Натой Фризенгоф и нахожу, что она очень милая и добрая женщи­на, муж ее также очень приятный человек. Это от них я уз­нала о смерти Тетушки (Е.И.Загряжской), так как никто мне об этом не сооб­щил. Я написала тетушке Софи (С.И.Местр), чтобы выразить ей свое соболезнование. Кажется, Тетушка оставила все состояние своей сестре (С.И.Местр). Этого следовало ожидать. Натали пишет Фрезенгофам, что тетушка Софи была очень щедра в отно­шении ее и отдала ей все вещи, а также мебель и серебро по­койной. Кроме того, как говорят приехавшие из Петербур­га, тетушка Софи должна ей передать поместье в 500 душ под Москвой, это превосходно.

Напиши мне о Ване, где он? По приезде сюда я ему напи­сала в Баден, но, к несчастью, забыла ему сказать, что для того, чтобы письма дошли до меня в Австрию, надо их опла­тить на границе; так что я уверена, что прежде чем уехать из Бадена, он мне написал, как мы условились, но что письмо по этой причине до меня не дошло.

Прощай, мой добрый, славный Дмитрий, нежно целую тебя и твоих, пиши мне почаще. Муж шлет всем тысячу при­ветов».

«Вена, 5 января 1843 г.

Я начну с того, дорогой и добрейший друг, что пожелаю тебе хорошего и счастливого во всех отношениях нового года. Что касается твоего семейного счастья, я думаю, я не могла бы тебе пожелать ничего, кроме продолжения той же жизни, которая не оставляет желать лучшего. К несчастью, судьба не относится к тебе так же благосклонно в денежных делах. Дай Бог, чтобы тебе удалось разрубить гордиев узел, столь несчастливо и столь искусно завязанный нашим по­койным дедом. Наверное, он даже и на том свете должен разделять страдания и твои и всей своей семьи, да будет ему земля пухом! Я желаю этого от глубины души, но иногда, право, невозможно не думать с горечью о его вине перед нами.

Я уверена, что тебе иногда докучают мои письма, что ка­сается меня, то заверяю тебя, что каждое письмо, в котором я тебе пишу о делах, — для меня настоящая пытка. Я пони­маю, что это ужасно, что тебя со всех сторон тянут, как свои, так и чужие, и все из-за этого презренного металла, ко­торый не дает счастья, но который, однако, чрезвычайно ему способствует.

Уже целую вечность я не получала вестей о вас, напиши мне о себе, о жене и детях.

Видел ли ты Ваню, как здоровье Мари? Я давно уже жду от них писем. Как живет несчастный Сережа и его фурия?

Я имею иногда вести о сестрах через Нату Фризенгоф, которая их получает от тетушки Местр. Они здоровы, но я узнаю с сожалением, что более чем когда-либо они погрязли в обществе, которое Натали должна была бы упрекать во многих несчастьях и которое и теперь для нее может быть только чрезвычайно пагубным. Это не только мое мнение, но и мнение многих людей, искренне к ним привязанных. Смерть тетушки Катерины несчастье для них, потому что она отстраняла их, как только могла, от этого отвратительного общества Карамзиных, Вяземских и Валуевых, и она хорошо знала — почему.

Я веду здесь жизнь очень тихую и вздыхаю по своей эльзасской долине, куда рассчитываю вернуться весной. Я со­всем не бываю в большом свете, муж и я находим это скуч­ным; здесь у нас есть маленький круг приятных знакомых, и этого нам достаточно. Иногда я хожу в театр, в оперу, она здесь неплохая, у нас там абонирована ложа. Я каждый день встречаюсь с Фризенгофами, мы очень дружны с ними. Ната очень милая, занимательная, очень веселая и добрая жен­щина. Она много бывает в свете и придает большое значе­ние тому, чтобы занимать там хорошее положение; она пра­ва, так как в конце концов она австрийка, обожает Вену, как я Францию!

Мой муж уехал в Эльзас 23 числа прошлого месяца. Он был вынужден туда поехать, потому что недавно он был изб­ран членом Генерального совета департамента Верхнего Рейна, вместо отца, ушедшего в отставку. Этот внезапный отъезд меня очень огорчил; отсутствие Жоржа не будет дли­ться и трех недель, но нам обоим кажется, что это ужасно долго, и мы считаем часы и минуты. Но через несколько дней этому конец! Вот как думают и говорят супруги через шесть лет после того, как они поженились.

Барон просит передать тебе привет, а я целую вас от все­го сердца, тебя и всех твоих».

Получив после длительного вынужденного перерыва важный дипломатический пост посла при венском дворе, Геккерн вновь, как и в 1833 году в Петербург, потащил за со­бой Дантеса. Он, вероятно, надеялся, что все уже забыто и красавец Дантес получит доступ в великосветские круги Ве­ны и будет снова орудием в его негласной «дипломатиче­ской деятельности». И Дантес, несомненно, рассчитывал, что он вновь сможет начать делать карьеру. Но оба они про­считались — двери салонов Вены оказались для Дантеса за­крытыми.

Приведем чрезвычайно показательный в этом отноше­нии отклик графини Д. Ф. Фикельмон на появление Данте­са в Вене: «Мы не увидим госпожи Дантес, она не будет бы­вать в свете и в особенности у меня, так как она знает, что я смотрела бы на ее мужа с отвращением. Геккерн (Жорж Дантес) также не появляется, его даже редко видим среди его товарищей. Он носит теперь имя барона Жоржа де Геккерна». Опять то же слово — отвращение, что мы уже встречали в письме Ива­на Николаевича!