После свадьбы жили хорошо
Шрифт:
А Никита лишь отодвигал его, отпихивал от себя. И это злило пацаненка. Он обижался, что не принимают его всерьез, и прямо-таки стервенел.
Маша отскочила в сторону, а потом вернулась, и Никита понял, что никуда она не побежит. Господи, какое страданье было в беззащитном ее лице, какая мука… Спустя годы он видит это лицо.
Пятеро начали выходить из-за кустов, и кто-то двинулся полукругом, чтоб зайти со спины. А прислониться Никите было не к чему. Плешивый скверик, запорошенный сеном, катыши мерзлого навоза под ногами, до ближайшего
Они ударили издали и, конечно же, сзади. Гирькой на цепочке. Никита услышал, как просвистело над головой, как что-то мягкое толкнулось в затылок, совсем не больно… Сзади закричали, Никита обернулся. Он не сообразил, почему цепочка с гирькой очутилась у Маши, он другого ждал… Но цепочка была у Маши в руках, крутилась, завывая, над головой, и пятеро бежали прочь, к базару, оступаясь на ледяных катышках.
Оказывается, Маша рукой заслонила Никиту. И цепочка захлестнулась вокруг ее запястья, и Маша успела рвануть, выдернуть эту цепочку. Никита, наверное, этого бы не сумел.
Потом они стояли у дома, в котором жила Маша. Дом был деревянный, с выступающими наличниками, на высоком фундаменте с окошечками. Сбоку высились глухие ворота, увенчанные тесовым козырьком. У всех здешних домов были такие крепостные ворота.
Маша подергала рябое кованое кольцо, — дверь в воротах не отперлась.
— Спят уже, — сказал Никита. — Как же ты войдешь?
— Как всегда, — улыбнулась Маша.
Она нащупала ногой выступающую доску, поднялась, ухватилась за козырек. Подтянулась, переступила на кованую петлю. И вот уже сидит верхом на воротах.
Никита беззвучно смеялся, задрав голову.
— Дай руку, — внезапно проговорила Маша, и нагнулась, и протянула белевшую в темноте ладонь.
Он замешкался. Опять не сообразил, что она хочет сделать. А затем все-таки догадался, схватил ее руку и, обрываясь, неловко карабкаясь, полез на ворота.
Они сидели на скользком, заледенелом козырьке ворот. Никита с опаской поглядывал на слепые окна дома и на двор, невесть что таивший в плотной своей тьме.
— Не бойся, — еле слышно сказала Маша.
— Я не боюсь.
— Вот и молодец… — Она придвинулась совсем близко, он слышал, как под ее рукой хрустнула и переломилась сосулька. — Ты очень хороший, Никита.
— Нет, — сказал он. И помотал головой для убедительности.
— Очень хороший. Я знаю. И я часто думаю… если ты сейчас хороший… когда так тяжело… то каким замечательным ты будешь после… когда все это кончится…
Он помолчал и сказал, запинаясь:
— Я не знаю… что будет после.
— Будет все прекрасно, — сказала Маша.
Она притянула к себе его голову и поцеловала, а потом спрыгнула вниз, в темноту.
И он — с заколотившимся сердцем, с остановившимся дыханьем — тоже прыгнул
Полгода спустя монтерская бригада работала в поле. Был самый обыкновенный день. Меняли траверзу — поперечную балку на мачте. Уже подняли наверх свежеотесанное бревно, перевесили изоляторы. Оставалось закрепить провода и спустить гнилую траверзу наземь.
— Перекур! — закричал снизу Витамин.
Никита тогда еще не курил. И Маша не курила. Им незачем было спускаться, и они пристроились отдыхать на своем третьем этаже. Сели на бревно, качали ногами. Подувал вешний ветерок, солнышко светило. Хорошо было.
— Маш, — спросил Никита, — ты когда-нибудь носила кольцо?
— Какое?
— Ну, какое. Обыкновенное. На пальце.
— Нет.
— А станешь носить?
— Откуда теперь колечки, — усмехнулась она. — Где теперь колечки…
— А я тебе сделаю, — сказал Никита. — Только оно будет не золотое. Ничего?
— А какое?
— Медное. У меня старинная монета, еще демидовская. Просверлю, обточу, и будет колечко.
Маша отколупывала смоляные слезы от бревна, смотрела вниз. Никита пояснил смущенно:
— Но ведь бывает же… бывает свадьба сначала медная, потом золотая.
— Бывает.
— Пускай и у нас так будет.
— А серебряную пропустил? — сказала Маша. — Эх ты!..
Они засмеялись. Витамин, завистливо поглядывавший на них снизу, закричал:
— Кончай перекур!!
И они поднялись с теплого бревна, застегнули страховочные цепи. Разошлись каждый в свою сторону.
Никита отворачивал болты на одном конце траверзы, Маша — на другом. Пустяковая это была работа. Скоро Никита освободил скобу, поддел ее, впечатавшуюся в дерево, отогнул. И ждал, когда то же самое сделает Маша.
А у нее траверза держалась только на одном, расслоившемся от ржавчины болте. И этот болт вдруг провернулся под ключом, головка его стала утопать в древесине. Казалось, болт, как живой, уходит в глубь бревна.
Траверза качнулась, накренилась. Древесная труха посыпалась Маше в лицо. Зажмурясь, Маша отодвинулась. И тут громадная траверза, выдирая щепу, с треском обрушилась вниз, ударив своим концом по Машиной страховочной цепи.
Цепь оборвалась, как бумажная.
Траверза еще падала, стукаясь об ноги мачты, а уже страшно, хрипло закричал внизу чей-то голос, и Витамин закричал, и остальные монтеры тоже.
Машу привезли в ту самую больницу, где прежде она работала и где познакомилась с Никитой. Только палата была другая и другой коридор.
На табуретке, возле цинкового бачка с водою, сгорбившись, сидел Никита. Кажется, он хотел попить воды, взял помятую кружку. Да так и забылся, держа мокрую кружку в ладонях, — вода переливалась через край, текла ему на сапоги.
Где-то в соседней палате настойчиво стучали костылем об пол: вызывали санитарку. Постучит костыль и смолкнет. Постучит и смолкнет.