После третьего звонка
Шрифт:
– Это и паровозу понятно, - ласково объяснил Виктор.
– И никогда не было. А где мне их взять? Бедного мальчика воспитывала программная литература и советская песенная классика. Поэтому я и вырос таким дебилом. Так что я тебя поздравляю: ты здорово прокололась с выбором!
Он наклонился к Тане, осторожно поцеловал ее в лоб и нежно сообщил, глядя в глаза:
– "Ты - моя мелодия!"
– А хотелось бы быть музой!
– нагло заявила Танька.
– Какой-то там мелодии - еще, кстати, неизвестно какой - для меня маловато!
– А ты капризна, родная!
–
Таня наморщила нос и поощрительно улыбнулась: сирена ее устраивала значительно больше.
– Уже занятнее, - сказала она.
– Продолжай!
Крашенинников молчал.
– Неужели иссяк запас песенной классики?
– изумилась Таня.
– Или ты выдохся? Не подсказать ли тебе что-нибудь?
– Я тебя умоляю, - пробормотал Виктор и вдруг нервно стиснул Таньку ладонями так, что она жалобно ойкнула от боли и неожиданности.
– Таня, - заговорил он быстро и напряженно, - я не доживу без тебя до осени, я, наверное, скоро сойду с ума, или заболею, или застрелюсь! Или не знаю что... Сдохну как собака. Но я не могу тебя не видеть, не слышать, не чувствовать!.. Это просто невозможно, Танька! Мне обрыдло общаться с тобой по телефону! Придумай что-нибудь, ну, пожалуйста! У тебя наверняка есть Брижиттки с квартирами!
Таня прикусила нижнюю губу и притихла.
– Брижиттки есть, - прошептала она, - а квартиры - фига!
– Почему же ты у меня такая недогадливая, родная?
– застонал Виктор.
– Непронырливая! Почему ты до сих пор не обзавелась дочкой Герасимова в качестве подружки?
– Потому что у него нет дочки!
– отпарировала Танька.
– Да что ты говоришь?
– изумился Виктор.
– Шибко неудачно! А я так на это рассчитывал!
– И вообще ты, очевидно, забыл, что у меня есть Татка с дачей!
– заявила Таня.
– Еще неизвестно, у кого она есть: у тебя или у меня, - пробормотал Виктор.
– Татка - наше общее народное достояние!
– Не паясничай, Витя!
– строго, с легким раздражением попросила Таня.
– Надоедает иногда!
– Я сам себе тоже иногда надоедаю. Еще как!
– пробормотал Виктор.
– "И в кого такой я уродился, трудно мне с характером моим..." Но труднее всего мне без тебя, Таня...
Придумать они так ничего и не смогли. До августа Виктор удивлял мать тем, что постоянно болтался дома.
– Скажи, Витя, - спросила она, водя кисточкой по холсту в своей комнате, - почему ты перестал ходить к друзьям: и к Гере, и к Алеше?
– Герка женился, у него теперь семья, дети, - мрачно сообщил сын.
– Да?
– искренне обрадовалась мать.
– Это замечательно! И кто же у него родился?
– Неведома зверюшка, - хмуро известил Виктор.
– Ты лучше не приставай ко мне, я сейчас бешеный.
Вечером он, как всегда, позвонил Тане.
– Депрессушник заел, - пожаловался он.
– Берет верх депрессуха проклятая! Сладу с ней нет! Наверное, я скоро умру... Ты хотя бы придешь меня хоронить?
– Дурак!
– возмутилась Таня.
– Тебе нужно было идти вместе с Алексеем
– Меня туда не взяли из-за роста, - грустно доложил Крашенинников.
– Я свободно достаю рукой до купола, если встану на цыпочки. Там сказали, что "во флоте вы нужны, послужите для страны"!
– Почему же ты не последовал мудрому совету, а полез в художники?
– осведомилась Таня.
– Любезность за любезность, - отозвался Виктор.
– По той же причине, по которой ты, презрев судьбу простой советской домохозяйки и даже не научившись мыть тарелки - они у тебя всегда после мытья жирные, заметь!
– двинулась в сценаристки! Ну-ка, скажи быстренько, как правильно пишется "бессребреник"?
– С тремя "з"!
– заявила Танька.
– И отцепись от меня!
– Ни за что!
– ответил Виктор.
– Я назло тебе из последних сил дотяну до августа, все-таки выживу и доползу до нашего чердачка!
Танька повесила трубку.
Август выдался на редкость холодным и дождливым, видимо, специально для Виктора. Да и Надежда Николаевна погрустнела и стала прихварывать после свадьбы Геры, чем несказанно удивила родную дочь. Поэтому уже в середине месяца Крохины уехали в Москву, и Татка молча принесла Виктору ключи. Он, как безумный, рванулся к Таньке.
– "На Пушкино в девять идет электричка, - сообщил он с порога.
– Послушайте, вы отказаться не вправе: кукушка снесла в нашей роще яичко, чтоб вас с наступающим счастьем поздравить!"
Танька засмеялась.
– Ты неисправим! Но утром я не могу.
– И это ответ?
– возмутился Виктор.
– "Спешу к вам, голову сломя. И как вас нахожу? В каком-то строгом чине! Вот полчаса холодности терплю! Лицо святейшей богомолки!.. И все-таки я вас без памяти..."
Последнее слово Виктор проглотил и уверенно заявил:
– Сможешь! Иначе я за себя не ручаюсь! А что такое "саламата"?
– Витька, уймись!
– закричала Таня, отталкивая его от себя.
– Завтра утром к нам приезжает мамин двоюродный брат из Ташкента, и я должна...
– Перебьется!
– холодно оборвал ее Виктор.
– В восемь я за тобой заеду, смотри, не проспи! Иначе я увезу тебя с собой в ночной рубашке!
И снова был их маленький, волшебный чердачок в лесной избушке. И снова осень, смутное желтое время, когда хочется все бросить, обо всем забыть и поселиться в теремке навсегда, до скончания жизни.
"И пускай на них люди зарятся"...
Тот день ничем не отличался от остальных. С утра дождя не было, и, заскочив домой только наспех пообедать, они бродили по лесу почти до самого вечера. Танька беззаботно собирала в букет опавшие кленовые листья, а Виктор вышагивал следом, тихо, чтобы она не слышала, мурлыча: "Милая моя, солнышко лесное..."
Двое вышли из леса неожиданно: один маленький, тряпичный, второй повыше и наоборот, словно одеревеневший.
"Железный дровосек", - подумал, увидев его, Виктор и совершенно неуместно ляпнул: