После войны
Шрифт:
– Да, но это не оправдывает случившегося. Как вы сами сказали, герр Люберт, это ваш дом, ваша собственность.
– Да.
Полковник в своем репертуаре, опять старается все смягчить…
– И мне очень жаль, что вы попали в ту заварушку на заводе Цейсса.
– Я мало что помню. Слушал речь. А потом начали стрелять.
Лицо Льюиса омрачилось.
– Произошедшее возле завода непростительно. Только мы начинаем думать, что достигли некоторого прогресса, как случается что-то в таком вот духе. Кто-то теряет самообладание или поддается панике, и все наши усилия идут прахом. Ситуация сейчас крайне деликатная. Все висит буквально на волоске. Так или иначе, я рад, что с вами все в порядке.
– У
– И не надо. Собственно, главная причина, по которой я хотел поговорить с вами, – не считая извинения за вчерашний вечер, – это просьба об одолжении. Нам надо найти Эдмунду нового учителя. Знаю, вы сейчас не можете работать на заводе. Вот я и подумал, не согласитесь ли вы учить Эдмунда и Рэйчел немецкому. Я должен уехать и не успею найти замену учителю. И Рэйчел надо бы освоить язык. Она расстраивается, что из-за незнания языка ей сложно общаться с прислугой.
– Конечно. Так вы уезжаете?
– На несколько недель. На Гельголанд.
– Значит… на Рождество вас не будет?
– К сожалению, у военных своя литургия, герр Люберт. Был бы вам признателен, если бы в мое отсутствие вы приняли на себя обязанности хозяина дома. Прошу вас, чувствуйте себя свободнее. Знаю, поначалу вам было непросто. Как вы, вероятно, догадываетесь, Рэйчел приехала сюда не в лучшем расположении духа… но сейчас понемногу становится собой прежней… я это вижу. Думаю, она хочет чаще выходить, бывать где-то, возможно, они с Фридой могли бы пройтись по магазинам. Компания ей на пользу. Негоже быть одной. Особенно учитывая время года. И, как я не устаю повторять, если мы хотим, чтобы все наладилось, наши люди должны общаться, лучше узнавать друг друга. Я прошу вас, герр Люберт, не держитесь особняком, не бойтесь чувствовать себя как дома.
– Спасибо, полковник.
Люберту нравился Льюис. Он уважал его за великодушие. Восхищался отсутствием высокомерия. Но как же трудно слышать это все и не думать, что человек безнадежно слеп. Либо абсолютно простодушен, либо его мысли целиком заняты другим. Как бы то ни было, с приоритетами у него определенно не все в порядке.
– У меня плохая новость.
Рэйчел читала очередной роман Агаты Кристи и с головой ушла в хитросплетения сюжета. Она отложила книгу, в голове у нее соперничали две мысли, и обе не вполне уместные: интересно, кто убийца и надеюсь, Льюис не скажет сейчас, что Стефан, как и герр Кениг, не прошел проверку.
– Что случилось?
Опять это постное выражение на лице. Она уже видела его – в том числе и после похорон Майкла, когда Льюис объявил, что возвращается на базу.
– Меня отправляют надзирать за демонтажем. Хотят, чтобы приступил уже завтра. Это означает, что меня не будет несколько недель.
– О… – только и смогла вымолвить она.
– Знаю. Последняя капля, – сказал он, истолковав ее реакцию по-своему, и отправился в гардеробную – за чемоданом.
Рэйчел знала все банальности из вокабуляра послушной супруги, избитые фразы, что всегда наготове у офицерских жен и предназначены для тех случаев, когда сокращается или вовсе отменяется отпуск. Но произносить их не хотелось, да Рэйчел чувствовала, что и Льюис не ждет их от нее.
– Это армия, миссис Джонс [70] , – процитировала она, когда Люис вернулся с чемоданом.
Тот кивнул.
– Мне очень жаль.
Рэйчел посмотрела на раскрытую книгу. Ей совсем не хотелось помогать Льюису собираться. Не в этот раз. Может, это ее долг, но хватит с нее долга. Ей просто не терпелось дочитать чертову главу и узнать наконец, кто же убийца.
70
Из американского военного марша И. Берлина.
– Сколько пар?
– Пять или шесть должно хватить.
Рэйчел бросала ему свернутые в мячики носки, а Льюис ловил, соединив ладони, и одним ловким движением переправлял в чемодан. Глянув на хаос, царящий в нем, Рэйчел оттеснила мужа и аккуратно уложила вещи.
– Это что-то вроде повышения?
– Скорее наказание за то, что высунулся перед министром. Очевидно, сказал лишнее.
– На тебя не похоже. Кто тебя заменит?
– Баркер. Я попросил его заглядывать. Привозить почту. Вы с Эдом справитесь?
– А ты как думаешь?
Разумеется. Елупый вопрос.
– Когда я вернусь… думаю… мы могли бы куда-нибудь съездить. Вдвоем. Когда ситуация немного выправится. Например, в Травенмюнде. Или на один из этих роскошных курортов на Балтике.
– Да, было бы неплохо.
– Но… не в ближайшем будущем.
– Конечно.
Льюис не знал, что еще сказать, а Рэйчел не собиралась говорить за него.
– Ну, я, наверное, пойду. – Он закрыл чемодан и повернулся к ней.
Желая избежать неловкости, она поцеловала его в щеку, как отъезжающего гостя или случайного знакомого.
10
Бумажная папка, притиснутая к телу резинкой колготок, врезалась в грудную клетку. Фрида не знала точно, что в ней, содержимое было на английском, но слово «конфиденциально», красный ободок и фотографии промышленных и военных объектов подсказывали, что добыча из портфеля полковника произведет впечатление на Альберта. При мысли, что она отдаст ему это, ее распирало от гордости.
Табличка с буквой «R» в черном круге – знак реквизированного имущества – болталась на ограде особняка маргаринового магната. Фрида посмотрела направо и налево, проверяя, нет ли машин, и, убедившись, что все чисто, перелезла через низкую стену в том месте, где Альберт поставил деревянные санки на битое стекло, насыпанное Петерсеном, чтобы отпугивать воров. Острые осколки торчали даже из-под снега. Перед войной меры безопасности, предпринимаемые Петерсеном, ужасали его соседей. Мать Фриды, считавшая Петерсена обычным карьеристом, говорила, что ни один уважающий себя вор не станет ничего красть из дома этого выскочки: его семья сколотила состояние до неприличия быстро – вначале на сизале из восточноафриканских колоний, а потом на поддельном масле, – а деньги, как известно, «чем быстрее делаются, тем скорее уходят». Фрида была тогда еще слишком мала, чтобы оценить тонкое различие между деньгами новыми и старыми, но сейчас, шагая к самому большому дому на Эльбшоссе, видела, что пророчество матери сбылось: огромный, имеющий форму куба особняк Петерсена стоял печальный, безмолвный и пустой.
Фрида влезла в дом через низкое кухонное окно, как и велел Альберт, и, поднимаясь по черной лестнице на второй этаж, уловила запах горящего дерева и восковых свечей, услышала мальчишеские голоса. Она пошла на голоса в сторону гостиной в задней половине дома, где ей открылась сцена из сумасшедшего дома: комната, освещенная свечами и украшенная африканскими сувенирами – щитами, копьями, шкурами животных и масками. Четверо мальчишек сидели кружком и слушали пятого, стоявшего на бильярдном столе с коробкой, из которой выглядывало что-то похожее на щипцы для сахара. Он был в пробковом шлеме, наброшенной на плечи шкуре зебры и кричал, как торговец рыбой в Санкт-Паули.