После войны
Шрифт:
А потом я заметил ещё одно несоответствие, и стало окончательно не по себе. Идолы были не все. В центре, где положено возвышаться Росу, смутно угадывалась заросшая куча камней, рядом с которой торчал трухлявый пень исполинских размеров; видимо, когда-то здесь рос могучий многовековой дуб, а потом его… срубили?
— Кажется, богов в этом месте нет уже давно, — нервно хмыкнул Миролев, незаметно для меня успевший сесть и оглядеться.
— Можешь узнать, как это произошло?
— Хвала богам, я не оракул, — он качнул головой. — Что-то подсказывает, произошла тут редкостная гадость,
— Согласен. Но в общих чертах всё-таки лучше выяснить.
— Как думаешь, леший нам врал?
— Вряд ли.
— Ты ему после такого поверил? — удивлённо перебил меня Озерский.
— Вряд ли это был леший, — вздохнул я. Натолкнувшись на ошарашенный взгляд службиста, пояснил. — Леший может и соврать, но по нему это всегда очень хорошо заметно. Одно только неизменно: свою шляпу по собственной прихоти изменить он не может. Это своеобразный индикатор характера и склонностей лешего, и если бы перед нами был леший-лисичка, он бы с нами так обойтись не мог чисто физически, потому что существо доброе и безобидное. Вот от поганки да, можно ожидать чего угодно…
— А, может, это ложная лисичка? Ну, есть же такой гриб…
— Грибов вообще существенно больше, чем разновидностей леших, — я пожал плечами. — Может, конечно, и такой феномен случился, но я больше склоняюсь к тому, что перед нами был совсем не леший. Или леший, но с ним что-то случилось; может быть, и его зацепила та дрянь, что на деревню обрушилась.
— Может, ты и прав. Только, как мне кажется, важно не это; все ответы должны быть здесь. Если только мы сможем их понять.
— Есть идеи?
— Возможно, даже очень вероятно, деревню эту прокляли. Причём, как бы не сами боги! Вопрос только, за что и как именно.
— Ага. И ещё — когда. Потому что леший нам плёл про тысячу лет, но если он тысячу лет не выпускает отсюда никого, непонятно, откуда в деревне знают о войне, кто сеет и убирает поля по ту сторону реки, как изолированные от всего мира деревни вообще попали на карты, да и ты сам что-то про налоги говорил. В общем, вопросов много. И у меня даже есть идея, с чего начать.
— Может, переместимся куда-нибудь подальше? Чернух всё-таки не самая тёплая компания.
— Знаешь, вот именно он меня здесь пугает меньше, чем остальные, — я хмыкнул. — Для него такой облик хотя бы нормален и привычен.
— Не поспоришь, — кивнул Миролев, продолжая озираться. А я тем временем рылся в вещмешке (благо, они остались при нас; видимо, лешему, или кто он там на самом деле, было мало интереса до наших пожитков).
Домовой, против обыкновения, появился не рядом на земле, а у меня на плече, да ещё крепко держался обеими руками за мою шевелюру.
— Ох, хозяин, ну и талант у тебя, — без приветствия мрачно сообщил он. — По части попадания во всякие неприятности.
— Домовой? — Озерский смотрел на духа ошарашенно. Впрочем, я бы на его месте выглядел точно так же: сложно ожидать, что привередливый дух согласится жить в вещмешке.
— Так получилось, — я хмыкнул. — Работа такая, — обратился я уже к домовому. — Можешь что-нибудь рассказать о произошедшем здесь?
— Души они свои продали, вот боги и отвернулись, — вздохнул бородатый.
— В
— А вот тут, кажется, я смогу ответить, — отозвался мгновенно помрачневший Озерский. — Ты в курсе основных тезисов религии крестопоклонников?
— Ну, так, в общих чертах, — я пожал плечами. — Они считают, что бог на самом деле один, создал весь мир, а идолопоклонничество — это страшный грех.
— Вот-вот, именно. А ещё в их религии есть абсолютное зло, Абада.
— А, ты вон к чему клонишь! У них же именно поэтому и магия от нашей отличается. Рождённые без тени у них сразу забирались в монахи, как люди, кого с рождения не коснулось зло, а те несчастные, у кого тень пропадала в более сознательном возрасте, кончали плохо — если, конечно, при этом они не были служителями церкви. Взрослых сжигали, обвиняя в продаже собственной души и тени Абаде, а детей постарше отнимали у родителей, и сжигали уже тех. Или всю семью скопом. Так что у нас боевая магия традиционная и стихийная, а у них «божественная» — магия света, и до сих пор церковь имеет монополию на воспитание магов всех категорий, включая некромантов. Хотя, отдать им должное, получается вполне на уровне. Но причём тут эта деревня? Они продали душу чужому злу за неимением покупателей на родине?
— У нас же тоже есть аналог Абады, только он не персонифицируется.
— Хаос? Тогда я вообще ничего не понимаю.
— Да я, честно говоря, тоже не очень понимаю, — вздохнул Озерский. — Продажа души — это именно из религии крестопоклонников. То есть, обмен души на магические способности, в переводе на современный язык. И, честно говоря, мне это всегда казалось глупостью, порождением тёмных веков. Душа существует, но это сама сущность человека, разум тоже является её свойством, и я просто не представляю, как её можно продать?
— Замудрили, закопались, — проворчал домовой, всё это время внимательно слушавший. — Хаос-то с крестопоклонниками тут причём? Человек — большое лакомство для многих тварей, — вздохнул он и исчез.
— То есть, по-твоему, мы имеем следующее, — оживился Миролев, проигнорировав исчезновение духа. — Местные добровольно впустили в себя какие-то сущности, получив от них некие выгоды, и за это от них отвернулись боги?
— Ага. То есть, практически, то же самое, о чём мы и подозревали с самого начала, — хмыкнул я. — Только теперь мы узнали, что на деревню ещё и боги обиделись. Это могло помочь, будь среди нас жрец, а так… Кроме всё той же идеи выжечь эту дрянь к Чернуху, ничего предложить не могу. Зато сработает почти наверняка.
— Ещё можно попробовать помолиться, — медленно проговорил дознаватель, глядя куда-то мне за спину совершенно круглыми от удивления глазами.
Я обернулся. У ног идола Ласки прямо на земле сидела босоногая девчонка лет двенадцати, одетая в простой сарафан до колен и расшитую рубашку с короткими рукавами. Длинные рыжие волосы были собраны в растрёпанную косу, а веснушчатая мордашка хранила удивительно сосредоточенное и серьёзное выражение. Большие зелёные глаза смотрели на нас задумчиво и проницательно, как может смотреть только ребёнок, родовая память в котором ещё не так крепко спит, как у взрослых.