Последнее дело Коршуна
Шрифт:
— Слушаю вас, Зинаида Платоновна, — мельком взглянув на пропуск, сказал Иванилов.
— Я пришла… Я хочу… О Виталии Андреевиче. Я долго работала с ним. Хорошо знаю его. О нем и о Нине Владимировне писатель Лимаренко книгу написал. Нину Владимировну он очень любил. Если бы вы видели, как он плакал, когда Николай Севастьянович сообщил ему, что Нина Владимировна убита. Если бы вы только видели его глаза, полные слез!..
Верхняя губка Зиночки дрогнула, широкий нос раздулся по-заячьи, она порывисто задышала.
— Подождите,
— Мазурук. Он же позвонил Виталию Андреевичу и сказал о Нине Владимировне. И он так плакал… так плакал…
— Понимаю, — кивнул головой полковник, сдержав улыбку. — Но вы совершенно напрасно волнуетесь. Вам, должно быть, кто-то что-то наговорил. И вы решили, что Виталию Андреевичу грозит какая-то неприятность. Ведь это вас ко мне привело? — мягко спросил он.
Зиночка, всхлипнув, утвердительно качнула головой.
— Дробот действительно был у нас. Но сейчас он уже дома и, поди, досматривает третий сон.
Зиночка хотела верить и не могла. Слишком велико было ее беспокойство, связанное с «арестом» Виталия, чтобы все это могло так быстро и благополучно кончиться. Желая окончательно убедить Иванилова, что Виталий Андреевич «очень хороший человек», что он «не способен ни на что дурное», она, со спокойствием, которое удивило даже ее саму, рассказала полностью биографии Нины Владимировны и Виталия, которые знала из книги «Дорогою подвига» и из рассказов самого Виталия.
Полковник слушал ее внимательно, не перебивая, не задавая вопросов. Когда Зиночка кончила, он похвалил ее:
— А вы, Зинаида Платоновна, хорошо знаете и Дубовую и Дробота. В общем, благодарю за сообщение.
Когда Зиночка очутилась на улице, она решила убедиться в том, что Виталий Андреевич действительно дома. Она зашла в первый попавшийся магазин и, опустив в щель телефона-автомата пятнадцатикопеечную монету, набрала номер. В трубке отозвался певучий женский голос:
— Да?
— Позовите к телефону Виталия Андреевича, — задыхаясь от волнения, попросила Зиночка.
— А кто его спрашивает?
— Это… из районного Дома культуры. Приехала, а Виталия Андреевича нет.
— Сейчас позову.
Как только Мария Васильевна отошла от телефона, Зиночка, боязливо оглядываясь, как будто присутствующие в магазине могли видеть ее мысли, повесила трубку и поспешила уйти. В душе она ликовала. Виталий дома. И вне опасности. И это она, Зиночка, спасла его!
— Цепкое влияние у этого Дробота. Девчонка где-то что-то услыхала и сломя голову бросилась «спасать». А вообще мне не нравится вся эта история.
— Мне тоже, — отозвался капитан. — Кстати, Куренева подсказала интересную мысль — заинтересоваться Дроботом помимо тех официальных сведений, которые о нем есть. В связи с этим не плохо было бы выяснить истинные чувства, которые заставили
— Это делу не помешает, — согласился полковник. — Между прочим: оказывается, об убийстве Дубовой Мазурук сообщил Дроботу по телефону. Какая неосмотрительность!
Дела семейные
Когда за Виталием и капитаном закрылась дверь, Марии Васильевне показалось, что тихому семейному счастью пришел конец. Кажется, ничего в доме не изменилось. В гостиной комнате попрежнему размеренно тикали часы. На рояле стояли четырнадцать слоников один другого меньше. Над столом, грозя раздавить его, висела массивная люстра. Но теперь это все казалось Марии Васильевне чужим и… ненужным, даже лишним, назойливым. Что же случилось?
Она встала с дивана и направилась в детскую комнату. Кроватка Игоря, накрытая кружевным покрывалом, напоминала матери, что сын сейчас далеко от нее. Гостит у бабушки. Татьянка, сбив одеяло ногами, подогнув правую руку под себя, а левую откинув в сторону, уткнулась лицом в подушку и тихонечко стонала, переживая тяжелое сновидение.
— У-у… У-у…
«Как раненая!» — мелькнуло в голове Марии Васильевны. И она вспомнила тысяча девятьсот сорок третий год, погибшего братика Василька. Вспомнила страшные годы оккупации. Было очень тяжело. Отец ушел как-то вечером и не пришел. Три года считали погибшим. Сколько за это время изведано горя, пролито слез и ею и матерью. Их могло быть меньше, если бы мать знала жизнь за стенами своего дома. Детям пришлось страдать из-за ее неприспособленности.
Марии стало до слез жаль девочку, как будто Татьянка действительно, лежа перед ней, умирала. Защекотало в горле, на глаза навернулись непрошенные слезы.
«Чего ради я сегодня расчувствовалась!»
Мария легонько погладила вспотевший лобик дочери. Танечка открыла глаза, бессмысленно взглянула на мать и тут же погрузилась в сон. Стонать она перестала. Мария укрыла ее одеялом и вернулась в столовую, не переставая думать: «А ведь я так же, как и мама, не приспособлена ни к чему. Я же ничего не умею! Что же я детям дам, кроме ласки? А Иван Иванович говорил: вам надо учиться, хотя бы ради детей. Я буду учиться!»
Но ей почему-то и самой не верилось, что вновь она будет ходить в школу. Вспомнила первый год своей жизни в Пылкове, попытку окончить девятый класс. Читает, бывало, она учебник, а Виталий подойдет, ласково отберет книгу, начнет целовать, дурачиться.
— Полно глаза-то портить. Всех книг все равно не перечитаешь.
Но нет! На этот раз Мария Васильевна твердо решила, что с сентября она идет в школу. В вечернюю музыкальную. Есть такая. «Виталию я все объясню. Oн поймет… А кончу десятилетку — поступлю в консерваторию».