Последнее искушение Христа (др. перевод)
Шрифт:
Счастье охватило его, и, потуже затянув ремень, он начал спускаться к Магдале.
Стадо верблюдов расположилось вокруг колодца. Сытые и умиротворенные, они лениво пережевывали свою жвачку. Видно, они пришли из далеких благоухающих земель, так как воздух вокруг был пропитан ароматами пряностей.
Иисус остановился у колодца. Старуха, набиравшая воду, протянула ему кувшин, и он напился. Он хотел было спросить ее, дома ли Мария, но устыдился. «Господь привел меня к ее дому, — подумал он, — я должен верить — она будет дома».
И он тронулся вниз вдоль тенистой улочки. Селенье было полно
— Ну и ну! — воскликнула она. — Добро пожаловать, плотник. Значит, ты тоже решил поклониться нашей святыне, а? — и, не прекращая смеяться, она захлопнула дверь.
Сын Марии залился краской и собрал все свое мужество. «Я должен, я должен, — повторял он. — Я должен пасть ей в ноги и вымолить прощение».
Он ускорил шаги. Ее дом стоял в гранатовом саду в другом конце деревни — он хорошо его помнил: зеленые одностворчатые ворота, украшенные двумя переплетавшимися змейками — черной и белой, они были нарисованы одним из возлюбленных Магдалины — бедуином, а выше была изображена большая желтая ящерица с растопыренными, словно на распятии, конечностями.
Он заплутал, остановился и, стыдясь спросить дорогу, вернулся к тому месту, откуда начинал свой путь. Время двигалось к полудню, Иисус присел в тени оливы передохнуть. Мимо прошествовал богатый торговец, черноглазый, с черной курчавой бородой. Пальцы его были унизаны кольцами. Сын Марии последовал за ним. «Должно быть, это один из ангелов Господних, — думал Иисус, идя за ним и любуясь благородной красотой его молодого тела и дорогим кашемировым платком, украшенным диковинными птицами и цветами, который был накинут на его плечи. — Наверняка это один из ангелов Господних, спустившихся, чтобы указать мне путь».
Приезжий безошибочно миновал все перекрестки, и вскоре впереди замаячили зеленые ворота с двумя переплетенными змейками. У входа перед жаровней с крабами на высокой табуретке сидела старая карга, тут же лежали жареные тыквенные семечки, нежный сладкий горошек в двух деревянных тарелках и мясные шарики, обсыпанные перцем, которыми она торговала.
Нагнувшись, провожатый Иисуса подал старухе серебряную монету и вошел внутрь. Сын Марии последовал за ним.
Во дворе, расположившись друг за другом, скрестив ноги, сопели четыре торговца: два старика с накрашенными ресницами и ногтями и два чернобородых мужчины. Взгляды всех были устремлены на маленькую дверь комнаты Марии. Она была закрыта. То и дело из-за нее доносились вскрики, смех, стоны — поклонники, тут же умолкая, начинали сопеть и ерзать. Давно уже вошедший к ней бедуин все еще не выходил, а сидящие во дворе, как старые, так и молодые, спешили. Юный индус занял место в очереди, за ним сел сын Марии.
В середине двора росло огромное гранатовое дерево, усыпанное плодами, а по бокам ворот высились два кипариса: мужской — с прямым, как меч, стволом, и женский — с раскидистыми ветвями. На гранате висела богато украшенная клетка с куропаткой, птица прыгала вверх и вниз, чистила перышки и что-то щебетала.
Поклонники жевали
— Ни с чем не сравнятся мои страдания, — промолвил он. — Как тягостно сидеть перед закрытой дверью рая!
Молодой купец, чьи ноги были украшены золотыми обручами, рассмеялся.
— Я вожу пряности с Евфрата к Великому морю. Видите эту куропатку? Так вот, я собираюсь купить Марию за корабль корицы и перца, посадить ее в золотую клетку и увезти. Так что, мои сластолюбивые друзья, сегодня вы получите последний поцелуй.
— Спасибо, что сказал, мой ясноглазый, — перебил его второй старик с седой бородой и потемневшими от корицы руками. — Тем дороже нам будет этот поцелуй.
Юный индус прикрыл глаза и начал медленно раскачиваться, шевеля губами, словно произнося молитву. Еще не вступив ногой в рай, он уже погрузился в вечное блаженство. До него доносилось кудахтанье куропатки, смех и стоны из-за двери, он слышал, как старуха у ворот высыпала живых крабов на жаровню и они запрыгали по горячим угольям.
«Это — рай, — думал он, уносимый волнами вечного покоя. — В этом беспробудном сне, который мы называем жизнью, я грежу о рае. И другого нет. А теперь я могу уходить, ибо большего счастья не бывает».
Толстый мужчина в зеленом тюрбане, сидевший перед ним, толкнул его коленом и рассмеялся:
— Ну что, принц, что говорит твой Бог обо всем этом?
— О чем? — открыл глаза индус.
— О том, что ты видишь перед собой, — о мужчинах, женщинах, крабах, любви…
— Что все это сон.
— Тогда, ребята, осторожнее, — вмешался старик с белоснежной бородой, перебиравший длинные янтарные четки, — смотрите, как бы не проснуться!
Маленькая дверь распахнулась, и из нее медленно вышел бедуин. Губы его опухли. Следующий по очереди старик вскочил, как двадцатилетний юнец, и бросился к двери.
— Эй, дедушка, смилуйся над нами и давай поскорее! — закричали ему вслед остальные.
Но старику было недосуг теперь болтать — он уже расстегивал пояс и, войдя внутрь, громко захлопнул за собой дверь.
На бедуина все смотрели с завистью, но никто не осмеливался заговорить: все чувствовали, что мысленно он парит далеко-далеко отсюда. Он скользнул по ним мутным взглядом, спотыкаясь, дошел до двери, где едва не свалил жаровню старухи, и, наконец, исчез в петляющих улочках. И тут же ни с того, ни с сего толстяк в зеленом тюрбане, чтобы отвлечься, начал рассуждать о львах, океанах и далеких коралловых островах.
Шло время. То и дело из-за двери доносилось легкое позвякивание янтарных четок. Все по-прежнему не сводили глаз с двери — старик задерживался, очень задерживался.
Индус встал, и все в изумлении повернули к нему головы. Что такое? Может, он хочет что-то сказать? Или он собирается уйти?.. Лицо его лучилось от счастья, легкий румянец играл на щеках. Он покрепче завернулся в свою кашемировую шаль, приложил руку к губам и сердцу и вышел. И тень его невозмутимо скользнула вслед за ним через порог.