Последнее искушение Христа
Шрифт:
– Это ветер пустыни, это дыхание Иеговы, – прошептал Иоанн, тесно прижимаясь к Сыну Марии. – Он иссушает всякий зеленый лист, заставляет иссякнуть всякий источник, наполняет рот песком. Мы оставим святые останки в яме, волны песка нахлынут и поглотят их.
В какое-то мгновение – в то самое мгновение, когда они переступали через порог обители, огромный, черный, рыжебородый кузнец с молотом на плече встрепенулся во мгле и посмотрел на них. Но тут же его укутал песок, и он исчез. Сын Зеведея увидел в смерче это чудище и в страхе схватил своего товарища за плечо.
– Кто это был? – спросил он тихо. – Ты видел его?
Сын Марии не ответил. «Все это устроил Бог сообразно воле своей, – подумал он. – Здесь, в пустыне на
Согнувшись, монахи продвигались все вместе вперед, и ноги их вязли в горячем песке. Краем рясы они прикрывали рот и ноздри, но песчинки все же проникали им в горло и легкие.
Старец Аввакум шел впереди. Ветер закружил его и швырнул наземь. Ослепленные песчаным облаком, монахи не видели этого и прошли прямо по его телу. Пустыня свистела, звенели камни, старец Аввакум кричал хриплым голосом, но никто не слышал его.
«Почему дыхание Иеговы – не свежий ветер, дующий с Великого Моря? – хотел сказать Сын Марии своему товарищу, но не смог открыть рта. – Почему ветер Иеговы не наполнит водой пересохшие колодцы в пустыне? Почему не любит он зеленой листвы и безжалостен к людям? О, если бы нашелся человек, который добрался бы до Бога, пал Ему в ноги и, прежде чем Тот испепелит его, поведал о страданиях человеческих, о страданиях земли и зеленого листа!»
Иуда все, еще стоял у низкого входа в отдаленную келью, отданную ему под мастерскую, и хохотал, смотря на похоронную процессию, которая то вязла в песке и исчезала из виду, то снова, покачиваясь, продвигалась вперед. Он заметил того, за кем охотился, и его темные глаза вспыхнули. «Велик Бог Израиля, – радостно прошептал Иуда. – Все устраивает Он к лучшему. Это Он привел изменника к острию моего ножа». Иуда довольно погладил усы и вошел внутрь. В келье было темно, только в углу светились в небольшой печи раскаленные угли. Коротконогий монах – полусвятой-полусумасшедший – раздувал мехами огонь.
– Эх, отче Иеровоам! – весело сказал кузнец. – Так это и есть ветер Божий? Вот это по мне! И я бы так дул, будь я Богом!
Монах рассмеялся.
– А я бы и вовсе не дул. Устал я… – сказал он, откладывая мехи и вытирая пот со лба и шеи. Иуда подошел ближе:
– Не окажешь ли мне любезность, отче Иеровоам? Вчера в обитель пришел гость – юноша с черной бородкой, босой, полоумный, как и твоя святость, и с повязкой на голове, на которой красные пятна.
– Я первым увидел его! – гордо сказал монах. – Это, дорогой мой кузнец, самый настоящий умалишенный. Говорит, будто видел сон и пришел из самого Назарета за его толкованием к настоятелю – да простит его Бог!
– Послушай! Разве не ты ведаешь приемом гостей? Если кто-нибудь приходит сюда, разве не ты убираешь его келью, стелешь постель и приносишь еду?
– Конечно же, я. На другой службе от меня никакого толку, поэтому я ведаю приемом гостей: стираю, подметаю, кормлю наших посетителей.
– В таком случае, постели ему сегодня на ночь в моей келье. Не могу спать в одиночестве, что тут поделаешь, Иеровоам? Мне снятся дурные сны, Сатана приходит искушать меня, и я боюсь впасть во грех. А если рядом со мной слышно дыхание человеческое, я чувствую себя спокойно! Послушай, я подарю тебе ножницы для стрижки овец, и ты сможешь стричь себе бороду. Ты сможешь стричь и других монахов, и верблюдов, и никто больше не посмеет сказать, что ты ни на что не годен… Слышишь, что я тебе говорю?
– Давай сюда ножницы!
Кузнец порылся в своем мешке и вынул оттуда огромные, покрытые ржавчиной ножницы. Монах схватил их, поднес к свету, стал раскрывать и снова закрывать с ненасытным восторгом.
– Велик Ты, Господи, и чудны творения Твои, – прошептал он в беспредельном умилении.
– Итак? – спросил Иуда, встряхнув монаха, чтобы вернуть его к действительности.
– Он будет у тебя вечером, – ответил монах, прижал к себе ножницы и убежал.
Монахи
Пока раввин говорил, на труп настоятеля уже опустился тонкий слой песка, покрывший его лицо, бороду, руки. Затем поднялись новые песчаные тучи, и монахи отправились в обратный путь. В ту минуту, когда ведавший приемом гостей полоумный схватил ножницы и убежал, ослепшие, с потрескавшимися губами и опрелыми подмышками монахи, еле держась на ногах, входили в обитель, таща с собой старца Аввакума, которого нашли на обратном пути наполовину засыпанного песком.
Почтенный раввин протер влажной тряпкой глаза, губы и шею, опустился на корточки перед опустевшей скамьей настоятеля и стал слушать, как за запертой дверью иссушает и разрушает мир дыхание Иеговы. В голове его от виска к виску проходили друг за другом пророки: в таком же горячем воздухе взывали они к Богу, таким же горячим должны были чувствовать они приближение Господа Всесильного к устам и очам своим.
«Бог есть пустыня, ветер, зной, молния, но не сад цветущий – я знаю это, – шептал он. – Сердце же человеческое – лист зеленый, несомый в вихре и иссушаемый Богом. Что делать, как вести себя, дабы смягчился лик Его? Когда мы приносим Ему в жертву агнцев, Он кричит: «Не желаю я мяса, только псалмы утоляют глад мой!» Но лишь откроем мы уста и начнем песнопения, Он снова кричит: «Не желаю я слов, одно лишь мясо агнца – сына моего единственного – насыщает глад мой!»
Почтенный раввин вздохнул. Он устал, а думы о Боге только раздражали его. Раввин стал искать место где-нибудь в углу, желая прилечь. Уставшие, измученные бессонницей монахи разбрелись по кельям, чтобы уснуть и увидеть во сне настоятеля. Сорок дней душа его будет кружить вокруг обители, входить в кельи, смотреть, что делают монахи, давать им наставления и журить их. Итак, монахи улеглись, чтобы отдохнуть и увидеть во сне настоятеля. Почтенный раввин огляделся вокруг, но никого не было. Только два черных пса вошли, улеглись на плитах и, скуля, принюхивались к пустой скамье. Снаружи стучался в дверь, тоже пытаясь проникнуть внутрь, разъяренный вихрь.
Раввин хотел уж было прилечь рядом с собаками, но тут заметил Сына Марии, который неподвижно стоял в углу и смотрел на него. Сон сразу же улетучился с его отяжелевших век, он беспокойно сел и кивком велел сыну своего брата подойти ближе. Тот словно только и ожидал этого призыва. Горькая улыбка появилась на устах юноши. Он приблизился.
– Садись, Иисусе, – сказал раввин. – Я хочу поговорить с тобой.
– Я слушаю, – сказал юноша, опускаясь рядом на колени. – Я тоже хочу и должен поговорить с тобой, дядя Симеон.
– Что ты здесь шатаешься? Мать твоя ходит по селам, ищет тебя и места себе не находит.
– Она ищет меня, а я ищу Бога, стало быть, встретиться мы никогда не сможем, – ответил юноша.
– Сердца у тебя нет. Ты никогда не любил, как любят люди, ни отца, ни мать…
– Тем лучше. Сердце мое – уголь пылающий и жжет того, к кому приближается.
– Что с тобой? Как ты можешь говорить такие слова? Чего тебе не хватает? – сказал раввин, вытягивая шею, чтобы лучше видеть Сына Марий. – На глазах у тебя слезы. Какая-то тайная печаль гложет тебя, дитя мое. Открой мне свою печаль, и тебе полегчает. Какая-то глубокая боль…